Селянин - Altupi

предложения так, чтобы сложно было понять его личное отношение к сказанному. Мало того, пытался ввести Егора в заблуждение, заставить думать о нём плохо, чтобы затем — бац! — и радостное облегчение: Кирюшенька-то умница и разумница, по-настоящему любящий и понимающий мальчик!

Нужный эффект был достигнут без труда. Егор на автопилоте ощупывал опустевшее вымя, сдаивал миллиграммы молока, а сам через плечо смотрел на Кирилла. Во взгляде преобладала растерянность, а с ней скрытая тоска и непримиримость, немного злости и враждебности. Естественно, он даже слышать не хотел о богадельне! Вероятно, мать уже заводила подобный разговор, а может, и неоднократно. И, конечно, ему легко будет предположить, что нежелающий расставаться с ним любовник примется сыпать доводами, уговаривать пойти на поводу у матери.

Кирилл про себя посмеивался, предвкушая напористую отповедь. И ошибся. Егор отвернулся, ссутулился, плечи опустились, а руки вытирали вымя полотенцем. Он молчал, выполняя нехитрую работу, потом проговорил:

— Не трать время, Кирилл, не уговаривай. Я не отправлю её в соцучреждение к чужим людям, я не прощу себе…

Внутренний смех Кирилла оборвался. Он физически почувствовал боль Егора и, проклиная себя, кинулся к нему, обнял за плечи и, опустившись на корточки, крепко прижал к груди.

— Прости! Я и не собирался уговаривать, не вру, не собирался! Я же знаю тебя… Блять, да я сам не соглашусь никогда маму Галю в богадельню поселить! Я ей так и сказал! Сказал, что мы её вылечим, а потом ты пойдёшь учиться! Ведь так? Я сказал, чтобы она даже думать не смела о богадельне: у неё есть мы! Так ведь?

Кирилл отодвинулся, желая заглянуть в глаза, в которых он тонул. В них было написано то самое, чего он добивался: пусть не третье «удивление», но неподдельная признательность за понимание и поддержку. Сколько лет Егор был лишён этих простых проявлений человечности со стороны знакомых? Его предавали, жалели, ставили в пример сыновьего долга, но ведь для борьбы с навалившимися бедами необходимо нечто большее — знать, что ты не один. Теперь Кирилл, когда сам столкнулся с отчуждением и непониманием близких, на своей шкуре прочувствовал всю важность единения. Егор, в одиночку преодолевающий чёрную полосу судьбы, отнюдь не казался ему слабым, в его настойчивости и убеждённости кипела сила. Вдвоём они будут сильнее в сто раз!

Егор поцеловал Кирилла, долго и старательно исследуя его рот языком. Опорожнённая корова топталась рядом, грозя опрокинуть ведро с молоком на пол, ей не нравился привязанный к ноге хвост и лезущие в глаза мухи. Калякин сквозь удовольствие боялся, что она лягнёт его копытом по черепу. От этой коровы можно было всего ожидать, она с первой встречи невзлюбила его и обгадила жидким дерьмом. Сейчас этот эпизод весело вспоминать…

Кирилл всё же отодвинулся и встал с корточек.

— Всё, Егор, теперь иди на горшок и в люльку, дальше я сам.

— Кир, ну…

— Никаких «ну». Завтра я уеду, и ты один будешь вкалывать. Спать!

— Спасибо, Кир. — Егор поднялся со стула и, оглядываясь, вышел в стрекочущую сверчками ночь. Калякин для начала вытащил ведро из-под коровы, накрыл его чистой марлей и вынес на улицу, на верстак. Сходил за банками, перелил молоко и отнёс в холодильник. В принципе, дел осталось мало, на полчаса. Гудение в мышцах было терпимым. Из-за жары они полдня провалялись, обнимаясь, на диване, не шибко перетрудились. Для Егора закончить хлопоты было бы парой пустяков, но с его недосыпом надо было что-то делать. Кирилл радовался возможности позаботиться о любимом.

Он принёс воды корове, постелил ей свежей соломы. Проверил, чтобы двери во всех закутах были закрыты, а огонь в уличной печи — потушен. Набрал в вёдра воды для технических нужд, сходил в сортир, обмылся в летнем душе прохладной водой — горячую мывшиеся до него братья практически израсходовали. Ужинал Кирилл вдвоём с Андреем. Малец допытывался, не заболел ли Егор — свалился на кровать так рано и сразу задрых. Кирилл помыл посуду, пообщался с мамой Галей, рассказал, что завтра едет домой на пару дней, и как раз вспомнил, что предки теперь скрипят зубами от злости из-за его отсутствия и строят планы стирания деревни в порошок. Звонить он побоялся, отправил отцу эсэмэску: «Не бесись, завтра приеду». В комнатке стояла духота, но Кирилл крепко обнял Егора и так заснул.

62

Утро наступило раньше звонка будильника. Кирилл и так спал тревожно, а когда Егор зашевелился, проверяя время в телефоне, мгновенно открыл глаза. В тесной спальне было темно, за исключением светлого прямоугольника двери. Температура осталась прежней, воздуха не хватало, кожу покрывал липкий слой пота. Пахло затхлостью рабочей одежды и лекарствами.

— Сколько? — непослушными со сна губами спросил Кирилл. Очень тихо, потому что домочадцы, судя по тишине, спали, и ему это было на руку.

Егор поднял руку с растопыренными пальцами, показывая: «Пять». Кирилл поймал его ладонь и прижал к своему паху, где налился стояк. От прикосновения плоть стала ещё твёрже, переполнилась кровью, удовольствие растеклось по животу и к промежности. Анальное отверстие зазудело, колени призывно раздвинулись, и Кирилл подтолкнул пальцы Егора туда. Они скользнули по мошонке вниз и замерли.

— Егор… я хочу тебя, — выдохнул Кирилл в темноту. Рахманов приподнялся на локте, заглянул ему в лицо и переместился наверх, залез между ног. Наклонился и поцеловал в живот, набирающий в размерах член потёрся о внутреннюю поверхность бедра Кирилла, лишая рассудка от нетерпения. Егор достал из-под подушки вазелин и презервативы и дальше всё делал очень аккуратно и нежно, но будто по принуждению, без желания, пока оба не кончили — в полном молчании, с минимальным скрипом сдвинутых кроватей. Ещё в процессе Кирилл понял причину: у Егора не было настроения. Он не обиделся — у него тоже отсутствовало настроение, ведь наступил день, в который они расстанутся.

Не разговаривая, не целуясь, лишь обнимаясь и переплетая ноги, они пролежали до звонка будильника. К этому моменту у Кирилла слипались глаза, но он вслед за Егором встал, расправил скомканную их телами простыню, думая, что сегодня его ждёт нормальная трёхспальная кровать с ортопедическим матрасом и дорогим постельным бельём. Кондиционер, окно, просторные тридцать квадратов. Он не утверждал, что не хочет этих удобств. Хотел, очень их хотел. Но только не для себя одного.

Ему снова стало совестно перед Егором за разницу в их материальном положении. Пока они прятались в своём маленьком мирке, эта пропасть сгладилась. Теперь дверь приоткрылась и показала