Селянин - Altupi

Язык Егора был мягким, тёплым и нежным, губы имели вкус зелёного яблока, а запах навоза, въевшийся в чёрные волосы, придавал неповторимый колорит их деревенскому роману. Кирилл с жадностью вдыхал его и так не хотел уезжать! Внутри всё опять забунтовало.

— Не хочу, Егор, не хочу! — захныкал он, крепко обвив руками его длинную сильную шею, прижавшись ухом к его уху. — Если бы не армия, я бы насрал на всех! Но не могу я год строем ходить, под «дедов» гнуться! Вот такой я не мужик, Егорушка! Презираешь меня?

Егор погладил Кирилла по спине и повертел головой в крепком захвате его рук. Часть зажатых волос высвободилась и жёстким косматым водопадом защекотала державшие предплечья.

— Нет. Я сам не был в армии.

— Да, точно! Я собирался спросить! — Кирилл отодвинулся, не убирая, однако, рук с плеч. — Как тебе удалось? Ты же бросил институт! Отсрочка или не годен?

— Годен. Но я единственный опекун инвалида первой группы и несовершеннолетнего. Каждую весну предоставляю справки в призывную комиссию и получаю отсрочку.

— А если что-то изменится, тебя заберут?

— Ничего не должно измениться. — В карих глазах, а в сумерках они стали совсем чёрными, отразился неподдельный ужас, до Кирилла не сразу дошло, почему.

— Нет, я не это имел в виду! Я про то, что мама Галя выздоровеет! Операцию же можно сделать!

Рахманов молчаливо принял объяснения, не прокомментировал про операцию — конечно, не хотел сыпать соль на раны и лишний раз расписываться в своей ничтожности. Кирилл постарался увести его от упаднических мыслей и настроений. Стоять на коленях он устал и снова сел на ведро, отогнал вившихся мошек.

— Ты, наверно, мечтал в армии служить?

Мычала недоенная корова. Егор кинул взгляд в сторону двора и повернулся к Кириллу.

— Институт юридический, там военную кафедру сохранили, я бы срочную не служил.

— Понятно. Везёт некоторым. А если бы не кафедра? Мне кажется, что такие, как ты, стремятся в армию.

— А куда бы я делся? Меня отмазать некому. — В глазах Егора появились смешинки. — Не переживай, я тоже не рвался в армию.

— Правда?

— Ты боишься дедовщины, я тоже. Я не умею постоять за себя.

— Вот не надо прибедняться, а? Я помню, как ты стоял за себя с топором.

— Не делай из меня героя, я обычный человек. Вечный изгой.

Корова мычала чаще и громче, и Егор беспрерывно поворачивал голову в направлении хлева, но не уходил. Кирилл чувствовал, что задерживает его, и пора заканчивать разговор.

— Иди доить, Зорька сейчас сарай разнесёт.

Егор кивнул и встал с межи. Повертевшись, отряхнул пыль и прилипшую к трико траву с задницы и ног, потёр, очищая, загрязнившиеся ладони. Согнал комара со щеки. Чуть нахмурившись, думая о предстоящих делах, оглядел прополотый огород, который под тёмно-синим небом казался ребристой пустошью.

Кирилл ждал, тоже глядя на серо-зелёные картофельные грядки, но думал не о проделанной за неделю работе, не о мошкаре, что вилась у носа и кусала, не о мычащей корове и поющих лягушках, не о бескрайнем небосводе с яркими точками звёзд… Нет, наверно, и о них тоже. Он тосковал по Егору. Ещё не уехал, а уже тосковал! Думал, умрёт, если отдалится от него хоть на километр!

Как только Егор сделал шаг по твёрдой как камень земле, Кирилл рванул к нему и схватил за руку. Он волновался, и от смятения бегали глаза и дрожал голос.

— Поехали со мной! Пожалуйста! Поехали! Я не буду сидеть дома два дня, обойдутся! Туда и обратно! Посмотрят на меня и достаточно! Только вещи кое-какие из дома заберу! Покажу тебе, где я живу! И сразу назад!

Егор ответил ему сожалеющим взглядом. Кирилл, угадывая все его аргументы, не сдался:

— Это недолго! Молоко в девять отвезём, поедем и к пяти-шести назад вернёмся. Может, раньше! Один день Андрей присмотрит, а вечером я помогу! Поехали!

Егор молчал. Он даже не обдумывал, а сразу принял решение и был в нём твёрд, как бывал твёрд в каждом своём решении. Как всегда, выбирал долг, попирал свои потребности: за его иронией, утешением, спокойствием, уверениями, что два дня пролетят быстро, таилась грусть. Егор тоже остро переживал предстоящее расставание, но мужественно делал это глубоко в душе, не давая им обоим расклеиться.

Калякин физически ощущал, как перед извиняющимся, но всё равно непреклонным Егором теряет уверенность в своей правоте. Смахнул длинноногого комара с его худой щеки и, неловко улыбнувшись, промямлил последний довод:

— И… и потрахаться можно нормально. Чтобы никто не мешал. На… наедине. Блять, Егор, я так хочу доставить тебе настоящее удовольствие и… слышать, как ты стонешь, когда кончаешь. Поехали, потрахаемся на полную катушку…

— Кир, — Рахманов тяжело вздохнул, провёл по лбу тыльной стороной ладони, будто стирая пот, посмотрел на закрывшиеся цветки подсолнухи, — я бы с радостью… Только вряд ли у меня получится оторваться на полную катушку и стонать. Кир, я постоянно буду волноваться, что происходит дома. Андрею с одной рукой тяжело. Я не могу бросить дом на него на целый день. А я буду целый день дёргаться и… стонов не получится.

Егор и сейчас нервничал, постоянно оглядывался на калитку, куда должен был уйти десять минут назад. Теперь не только корова мычала — визжали голодные поросята, которых обычно кормили раньше, до того как небо украшали Большая Медведица, Орион и другие созвездия северного полушария. Весь ритм жизни этой усадьбы сбился. Кирилл чувствовал за это вину, хоть его и не упрекали.

— Хорошо, я понимаю, — отпустив руку Егора, сказал он. — Не буду ныть, но постараюсь приехать, как только смогу.

— Будь сколько надо, успокой родителей.

— Да, ладно. Они должны от нас отстать. — Кир сглотнул, шмыгнул носом. — Всё, пойдём заниматься делами. Вернее, я иду: я ведь обещал отправить тебя спать в девять часов, так что отправляйся.

— Ещё нет девяти, — благодарно улыбнулся Егор. — Успею подоить.

— А потом пойдёшь спать.

— Пойду, — согласился Рахманов, хотя Кирилл ожидал, что он будет артачиться.

Они повернулись и пошли во двор, где внезапно загорелся свет. По пути Калякин помыл руки в бочке, вода в ней была горячей, не успевшей остыть после дневного пекла, по поверхности скакали букашки. Видимость сходила на нет, предметы