Покорение Южного полюса. Гонка лидеров - Роланд Хантфорд

«Ирония судьбы…» – произнес с улыбкой Скотт, когда Гран передал ему флаг. Первые несколько миль по направлению к полюсу британский флаг нес норвежец.

Прямо перед тем как возглавить свою кавалькаду, направлявшуюся по замерзшему морю в сторону ожидавшего ее Барьера, Скотт подошел к Грану, которого с общего согласия не взяли на юг, чтобы избавить от необходимости конкурировать с соотечественниками, и сказал: «Вы юны, у вас вся жизнь впереди. Берегите себя. Удачи, мой мальчик».

Такими были его напутственные слова. Для впечатлительного норвежца они прозвучали как последние слова человека, обреченного на смерть.

К этому моменту Амундсен опережал их на 200 миль.

Пять дней спустя, сразу после Конер-Кэмпа, партия наткнулась на брошенные неисправные мотосани – и одни, и вторые были безнадежно сломаны. «Мечта о том, что машины нам сильно помогут, мертва!» – написал Скотт. Оригинальную идею погубило плохое исполнение.

Потратив тысячи фунтов стерлингов на эти сани, они не взяли с собой ни инструментов, ни достаточного количества запасных частей, и потому механикам приходилось экспериментировать с кустарными приспособлениями. Как сложилась бы судьба экспедиции, окажись в ее составе Скелтон, один из изобретателей мотосаней? Такова цена, которую пришлось заплатить за предательство старого товарища… Одни мотосани к тому времени уже перевезли полторы тонны на расстояние в пятьдесят миль, и, будь британцы предусмотрительнее, они могли бы пройти еще пятьдесят или даже сто миль. Учитывая то, чем закончилась экспедиция, это не так уж и мало.

Безнадежно занесенные снегом, брошенные мотосани стояли как памятник великому прорыву Скотта к современным технологиям (на счету Амундсена – дизельный двигатель «Фрама»). Проблема заключалась в том, что даже после экспедиции «Дискавери» Скотт так и не смог понять специфику выживания в полярных условиях.

Наглядным примером тому стали бедные пони. Совершенно неприспособленные к погодным условиям, они боролись с метелью на расстоянии две тысячи миль от ближайшего места, где растет их пища, – живое свидетельство неспособности Скотта осознать последствия холода, штормовых ветров и непредсказуемой поверхности Антарктики. Возможно, ему не хватало знаний, навыков или даже ума, чтобы успешно использовать технические средства.

Как минимум в течение четырех лет он знал, что вернется в Антарктику. Можно было съездить в Норвегию или в Альпы, научиться кататься на лыжах и водить собачью упряжку, изучить двигатель внутреннего сгорания (в конце концов, он же был специалистом по торпедам) и даже овладеть азами альпинизма. Он не сделал ничего.

Его некомпетентность проявилась и в большинстве элементов снаряжения. Скотт ничему не учился, оставаясь приверженцем привычных вещей. Он по-прежнему не признавал ни мехов, ни анораков, используя такое же неэффективное обмундирование с отдельными капюшонами, от которого так настрадалась в свое время экспедиция «Дискавери». Его палатки без пришитого пола набрасывались на несуразный каркас и напоминали индейский вигвам, их было трудно устанавливать в штормовой ветер. А что касается способов передвижения, то Скотт не доверял ни пони, ни лыжам, ни собакам, ни мотосаням, по-настоящему веруя только в человеческие усилия.

В эти же дни произошел один из тех случаев, которые весьма наглядно иллюстрируют всю историю экспедиции. Скотт не смог отправиться 7 ноября в путь из-за южного ветра с метелью, навстречу которому, как он считал, двигаться невозможно. Ближе к полудню как ни в чем не бывало к ним в лагерь примчался на собаках Мирс, легко справившись с этим непобедимым ветром.

Мирса оставили на базе с каким-то несущественным заданием и приказом догнать партию позже, поскольку собаки, естественно, были самым быстрым транспортным средством в экспедиции. Ему и группе на мотосанях приказали присоединиться к Скотту в точке 80°30′, сразу за «Складом– одной тонны». А он оказался таким бесцеремонным, что догнал Скотта раньше срока! Скотт был раздражен, но, конечно же, не фактом неисполнения его приказа. В своей дневниковой записи он совершенно нелогично отметил, что Мирс «повел себя слишком беспечно, но приятно узнать, что собаки… могут двигаться навстречу такому ветру, как сейчас».

Мирс без видимых проблем продвигался вперед в тех условиях, которые останавливали Скотта. Конечно, его поступок был гораздо хуже, чем простое пренебрежение к приказу. Своим прибытием он подверг сомнению выводы и способности командира. Он доказал факт превосходства собак. Но Скотту не нравились неудобные факты, обычно он их просто игнорировал. Поэтому понятно, что он был весьма раздражен непрошеным появлением Мирса.

Зато этому несказанно радовался Оутс: Мирс был практически единственным человеком, с которым он мог поговорить серьезно.

Мы оба проклинали мотосани. Три автомобиля по тысяче фунтов каждый, 19 пони по 5 фунтов, 32 собаки по 30 шиллингов. Если Скотт не сможет дойти до полюса, он, черт возьми, этого заслуживает.

Тем временем в лагере продолжалась сумятица. Скотт явно встревожился. По словам Оутса, 18 ноября «он устроил разнос Боуэрсу… из-за груза», обвинив его в намеренной перегрузке своей лошади, якобы из-за того, что Боуэрс хотел поберечь свою. Конечно, Боуэрс отвечал за распределение веса и проверку запасов, но это был явно иррациональный выпад. Оутс тоже в тот день «перекинулся со Скоттом парой слов» и в очередной раз констатировал: «С этим человеком очень трудно иметь дело». Скотт впал в ярость из-за низкой скорости продвижения вперед и долго отказывался верить, что лошади оказались таким ненадежным средством, как ему и предрекали. Дневниковая запись Оутса по этому поводу кажется особенно язвительной: «Скотт наконец-то понял, насколько ущербны наши пони, и в результате ходит с лицом, похожим на поношенный башмак».

Однажды вечером в палатке Скотт заговорил о зимнем походе экспедиции «Дискавери». Как записал в своем дневнике Черри-Гаррард, «Скотт сказал, что они ошибались по поводу собак».

Это стало первым зафиксированным на бумаге признанием Скотта своей неправоты и того факта, что неудача могла произойти по его вине, а не по вине животных. Такое запоздалое признание, без сомнения, было связано с тем, что он не мог больше игнорировать важность умения управлять собаками. Скотт, по словам Черри-Гаррарда, начал «сильно сомневаться, что пони выполнят свою задачу, и, наверное, думает, что Амундсен с его собаками может справиться со своей гораздо лучше». Вид командира, не только сожалеющего о своих действиях, но и неспособного скрыть это, вряд ли может воодушевить подчиненных.

Самые худшие опасения Скотта подтверждались в этом походе с раздражающей регулярностью. День за днем, когда он, изможденный, опустошенный, жалующийся на враждебный снег и плохую погоду, после семи, восьми или даже девяти часов изнурительного пешего перехода наконец-то отдавал приказ разбивать лагерь, к ним вызывающе-весело подъезжали на своих упряжках Мирс и Дмитрий, преодолевая то же расстояние в три раза быстрее, и беззаботно докладывали, что у них все хорошо.

Урожай мелких травм показывал, что здоровье участников партии оставляет желать лучшего. Начало сказываться недостаточное и слишком «цивилизованное» питание в течение зимы. Скотт кормил своих людей так, как если бы они находились дома, несмотря на многочисленные опубликованные свидетельства того, что диета должна быть адаптирована к климату – и не только в походных условиях, но и до этого, на базе. К походу на полюс и обратно следовало начинать готовиться за несколько месяцев до выхода. Этот урок и Скотт, и Уилсон могли получить у Шеклтона, пожелай они того. Переход от рациона базы к рациону санного похода оказался слишком резким (этот факт в комплексе с погрешностями диеты говорит о том, что раздражительность Скотта в походе могла быть вызвана и физиологическими причинами).