Покорение Южного полюса. Гонка лидеров - Роланд Хантфорд

Когда Джеху был убит, Уилсон записал в дневнике, что это «произошло на целых несколько миль дальше к югу, чем широта, на которой Шеклтон застрелил своего первого пони». Уилсон, исполнявший роль Санчо Пансы при Скотте – Дон-Кихоте, присоединился к своему хозяину в его иллюзорной битве с воображаемым противником. Незримый Шеклтон крался за ними по Барьеру, словно враждебный призрак. Его тень в глазах Скотта, а теперь и Уилсона была более осязаемой, чем живой Амундсен из плоти и крови. Давно известно, что в условиях, когда реальность слишком сурова, побег в иллюзорный мир дарует спасительное чувство комфорта.

Шеклтон фактически стал их штурманом. Скотт вез с собой копию дневника Фрэнка Уайлда, описавшего южное путешествие Шеклтона, – эти записи удалось получить с помощью Пристли. Еще у него были с собой выдержки из книги Шеклтона «Сердце Антарктики», перепечатанные Черри-Гаррардом. Скотт упоминал о них, когда высмеивал Шеклтона или хотел чувствовать себя более уверенно. Оутсу оставалось лишь проявлять великодушие, слушая его излияния. Между тем 4 декабря, когда они приблизились к предгорьям плато и «барьерная» стадия путешествия была почти завершена, Оутс написал в своем дневнике:

Видел несколько огромных ледников, спускавшихся между горами, и пропасти, остановившие Шеклтона. Оказавшись здесь, понимаешь, что за удивительное путешествие он проделал, и оцениваешь ту отвагу, которая побудила его пробиться вверх по леднику, вместо того чтобы идти вдоль береговой линии.

Стартовали в 9 часов. Собаки неслись, словно одержимые. Скольжение хорошее, местность ровная. С 9 утра до 1:30 дня прошли 15,6 миль.

Это цитата из дневника Бьяаланда, запись от 26 октября. В тот день норвежцы преодолели отметку 80° южной широты, где в 600 милях от полюса был устроен промежуточный склад. Они снова почувствовали дух гонки по Барьеру.

Нельзя сказать, что на их долю не выпало никаких испытаний. Им с лихвой хватило ветров, метелей и туманов. То, что погода была лютым врагом Скотта, а Амундсена благословила исключительным и по определению незаслуженным везением, стало частью легенды Скотта, но совершенно не соответствовало истине. В том, что Скотту многие поверили, Амундсен мог винить только себя самого. В его изложении все казалось слишком простым и легким. Это прекрасно для интеллектуально развитого поклонника изящных решений, но не годится для мира в целом. К сожалению, Амундсен забыл афоризм Корнеля «а vaincre sans peril on triomphe sans gloire»[91].

За сухими фактами, описанными в его дневниках, видна совсем иная история. В восприятии погоды многое значит субъективная оценка, и наряду с жалостью к самому себе со стороны Скотта необходимо учитывать привычку Амундсена к холодной недооценке ситуаций. Дело здесь не только в стиле записей: речь о фундаментальной разнице в подходах. Амундсен покорялся природе, принимая диктуемые ею жесткие правила игры. Он знал, что если сегодня идет снег, то завтра будет толстый наст, что после штормового ветра небо чистое, а буран – это время для отдыха.

Скотт, видимо, считал, что стихиями можно руководить в своих интересах, и неизменно удивлялся, когда ожидания не оправдывались. В этом проявлялось его фатальное высокомерие.

Разница между двумя соперниками видна даже в выборе тех моментов, когда они взывали к Богу: Скотт делал это, когда дела шли плохо, а Амундсен – чтобы поблагодарить за удачу. В любом случае Скотт был агностиком и верил в науку, Амундсен же поклонялся природе, поэтому умел спокойно принимать все ее капризы в виде метели или ветра. Норвежцы вообще были прекрасно настроены на волну окружавшей их природы, не ощущая той экзистенциальной тревоги, которая так мучила Скотта и благодаря ему лишала уверенности всю британскую экспедицию.

Итак, норвежская группа продолжала идти вперед. Через пять дней, включая и тот, когда они пережидали буран, Амундсен добрался до склада в точке 81° южной широты. Он уже прошел 140 миль – все время на лыжах. В каждых санях было по 400 килограммов (880 фунтов) груза, то есть в два раза больше, чем у Скотта. Средняя скорость движения группы Амундсена составляла три с половиной мили в час, Скотт за это же время преодолевал от полумили до двух миль. Но за этим скрывалось гораздо большее превосходство позиций Амундсена. Люди и пони Скотта брели по восемь с лишним часов, чтобы пройти десять-тринадцать миль в день. Амундсену на ежедневный этап длиной пятнадцать-двадцать миль требовалось пять-шесть часов с большим запасом, а в остальное время не оставалось ничего, кроме как отдыха: надо было хорошо есть и спать – особенно спать. Бьяаланд «предложил проходить 25 миль в день, но Амундсен ответил, что не стоит так рисковать из-за собак». Люди и собаки знали, что, выполнив определенный объем работы за день, к следующему утру они успеют как следует отдохнуть.

Скотт не мог так хорошо себя контролировать. Он испытывал непреодолимое желание похвастаться своей силой, которую никто не имел права поставить под сомнение, и довести всех спутников до изнеможения. Он не верил, что дневная работа сделана, пока не замечал физических страданий людей. Черри-Гаррард вспоминал в своих записях, как после девяти-десятичасового перехода Скотт говорил:

«Ладно, думаю, мы сможем пройти еще немного»… Это происходило как минимум за час до того момента, когда мы наконец-то останавливались и разбивали лагерь. В таких условиях и буран сочтешь благом! Скотт не мог ждать… не терпел ни малейшей задержки.

1 ноября, после однодневного отдыха, у склада на отметке 81° Амундсен высунул голову из палатки – снаружи он увидел только густой и липкий туман. Тем временем в двухстах милях позади него Скотт на мысе Эванс собирал свои силы для решающего выступления.

Амундсен об этом, конечно, не знал. Зато хорошо понимал, что для движения в своем темпе (это было единственным доводом в пользу разума) ему нужно поддерживать определенную скорость, равную примерно одному градусу широты за четыре дня.

Он измерял пройденное расстояние в градусах, а не в милях, чтобы результат их усилий и, соответственно, приближение к цели можно было представить на поверхности глобуса – еще одна маленькая уловка для укрепления морального духа партии[92].

Таким образом, график Амундсена предполагал движение со скоростью в четверть градуса в день. Всеми силами он старался соблюдать разработанный план. Поэтому, невзирая на туман, решил идти вперед. Видимость была ограничена расстоянием в четыре длины саней.

Амундсен уже был здесь осенью во время третьего путешествия по закладке промежуточных складов, и тогда они разметили дорогу (до известной степени), но на карты эта местность еще нанесена не была.

Поэтому Амундсен не знал, что прямо на его пути лежит особенно сложный участок. В наши дни его называют расщелинами Стирс-Хед, это часть Барьера, деформированная ледником, сдвинувшимся со стороны Земли Мэри Бэрд на восток. Неудивительно, что норвежцы в тумане сбились с курса и попали прямо в ловушку. Расщелина за расщелиной тянулись бесконечно далеко, сквозь туман невозможно было разглядеть дорогу. Спасало то, что эти расщелины были не очень широкими – около метра – и, похоже, пересекали маршрут движения партии под углом. Это в некоторой степени снижало риск угодить в них. Двенадцать с половиной миль все шло хорошо. Затем с Хелмером Ханссеном, который по привычке был лидером каравана, случилось то, что неизбежно происходит при движении на лыжах с собачьей упряжкой. Носок его лыжи запутался в постромках, и он упал. Причем упал прямо в середине расщелины. Ему хватило самообладания, чтобы остаться на месте. Он понимал, что сейчас снежный мост выдержал вес его вытянутого тела, но в следующую секунду может обрушиться при попытке выбраться. Ему пришлось ждать помощи. Партия шла не в связке, поскольку это противоречило принципам норвежских полярников. Они придерживались другого мнения: лучше рискнуть тем, что тебя не спасут, чем взять на себя еще больший риск сбить темп гонки.