Конфуций и Вэнь - Георгий Георгиевич Батура

такое положение вещей, которое отражено в исламских текстах: наличие многих «гурий», которые призваны сексуально услаждать праведника. И для райской религии в этом нет, и не может быть ничего зазорного. И как в случае обычного человека земли, достигшего состояния Вэнь, также и для любого гомосексуалиста, достигшего этого уровня, – Высшим судом гарантировано полное право называть себя истинным райским человеком, если он сумет «просветлить свое сердце». В отличие от такого гомосексуалиста-Вэнь кто-то из людей с традиционной ориентацией (натурал) может оставаться всю свою жизнь «непрелюбодейным животным» и при этом разговаривать с таким гомосексуалистом на «одном и том же» человеческом языке.

То есть Конфуций, как всякий Учитель «райской религии», который не был знаком с христианством, мог совершенно не обращать внимания на то, какой сексуальной ориентации придерживается его ученик. Но в то же самое время – и это тоже очевидно – Конфуций не был бы подлинным радетелем блага для Поднебесной, если бы не использовал любые возможности учеников для достижения своих благородных целей. Каким образом? – На этот вопрос отвечает данное суждение.

Традиция утверждает, что этот ученик занимал какой-то важный пост на службе у Цзи ши, и поэтому он мог повлиять на решение своего патрона о том, идти ему или нет для принесения жертвоприношения духу горы Тай шань. Реален ли такой вариант? Скорее всего, нет. Ученик Жань Ю не был знатного рода и был молод. И если бы такого «молокососа» действительно взяли на службу к могущественнейшему вельможе княжества, и назначили ему высокий пост, – Конфуций никогда бы не смог обратиться к нему на «ты» (с иероглифом «женщина»), – это пртиворечило бы китайскому этикету, который предписывает использовать данное местоимение при обращении к низшему или к равному. В этом случае «низшим» был бы сам Конфуций, так как по рангу знатности, соответствующему той или иной должности, ученик оказался бы выше. Учитывая то, что Конфуция можно смело назвать «карьеристом» (а правильнее, блюстителем ритуала), подобные представления об этикете разделял и он сам. Мы же, напротив, видим открытое осуждение и даже пренебрежение в отношении к этому ученику со стороны Учителя.

И с другой стороны, если предположить, что Жань Ю – это «мальчик» знатного вельможи, в таком случае он, как и все подобные юноши-любимчики, вполне мог влиять (вспомним, например, позднеримского Антиноя, утонувшего в водах Нила) на важные решения своего патрона. Именно об этом и говорит Конфуций, обращаясь к своему ученику: «Разве ты не мог отвратить этот поход и спасти дело!?». Далее следует короткое возражение ученика: «Не мог». Конфуций воспринимает это так, что его ученик просто не захотел этого делать, т. е. перечить своему покровителю. Конфуций увидел, что «дело пропало», и отсюда – такие необычные причитания. Но сказать открыто при ученике, что Цзи ши – это негодяй, Конфуций не мог, потому что прекрасно понимал: ученик может передать этот разговор своему патрону, и у Конфуция возникнут неприятности. И Конфуций намеренно изъясняется «притчей» (ему же не привыкать к подобным вещам!): «Говорят, что гора тай шань не похожа на линь-фана!». Произносит это для самого себя, говорит сущую правду, чтобы хоть этим как-то «облегчить свою душу», но так, чтобы его не понял этот нерадивый «ученик».

И вот здесь нам уже действительно требуется китайский «дешифровальщик», – для того, чтобы понять смысл сказанного Конфуцием. Попробуем порассуждать над этой загадочной фразой. Надо сказать, что Конфуций по природе своей – «загадочник». Ведь он так и не открыл своим ученикам, что́ такое Жэнь, или ка́к он сам понимает иероглиф Вэнь. Но при этом он все время ведет беседы на эти темы, давая ученикам наводящие вопросы и помогая ответами.

Мы уже столкнулись с проблемой омонимов в суждениях Конфуция, и увидим далее, что он способен мастерски обыгрывать звучание того или иного слова. Так, что даже его ученики остаются в недоумении. Манера разговора Конфуция такова, что он постоянно заставляет слушателя задумываться над сказанным. И в рассматриваемом нами случае – та же самая ситуация. Ученики понимают завершающие слова Конфуция так, что Тай шань – это та гора, о которой только что шла речь, а Линь-фан – это какой-то второстепенный персонаж из прошлого суждения, который, тем не менее, достаточно известен ученикам (эти два суждения – 3.4 и 3.6 – с упоминанием об «одном и том же» Линь-фане осознанно поставлены составителями Лунь юя рядом). Но этот второстепенный персонаж – он, фактически, «никто» как для самого Конфуция, так и для его учеников. И какой он здесь «авторитет», чтобы его можно было сравнивать – «подобен», «не подобен» – с самой священной горой Китая? – Никакой. Какая-то абракадабра! А значит, дело не в человеке с этой фамилией, а в тех иероглифах, которые эту фамилию образуют.

В Китае – так же, как и в России и в других странах мира – фамилии образуются от имен существительных: фамилия Волков, например, образована от слова «волк», а Остроумов – это тот, у кого «острый ум». Если посмотреть на иероглифы линь фан, то иероглиф линь – это изображение двух деревьев, и означает он «лес». А иероглиф фан в древности означал «убегать», «удаляться», «убегающий», «сбежавший». Для варианта «лес» больше всего подходит понимание – «удаляющийся лес». В семантическое поле иероглифа фан входят также отрицательные нравственные характеристики – «распущенный», «разнузданный». И в то же самое время в названии Тай шань (где шань – «гора») первый иероглиф переводится как «великий», «огромный», «необъятный», а также «мирный», «спокойный», «безмятежный», «пребывать в спокойствии».

То есть Конфуций фактически образно или «рисунчато» сказал следующее: «Дух горы великий и необъятный, и он не имеет ничего общего («не похож на») с убегающим/удаляющимся лесом». Поясним. Когда Сын Неба поднимался на вершину горы для совершения жертвоприношения, тот лес, который сопровождал его у подножия, все больше и больше удалялся («убегал») от взора, превращаясь в размытое серо-зеленое пятно. Это «пятно» и есть Цзи ши. И более того, если дух горы – «мирный» и пребывает в «безмятежном спокойствии», то характеристика Цзи ши – это «распущенный», «разнузданный», что вполне соответствует реальным действиям и поведению этого аристократа.

И если попытаться представить себе такое сравнение в виде некой картины, то следует признать, что Конфуций зрительно нарисовал очень образное полотно: на главном плане возвышается величественная гора Тай шань, вершина которой уходит в облака к миру тишины, покоя и безмятежности, а где-то у подножия ее, вдалеке от вершины, «копошатся», как муравьи, люди рода Цзи, которые издалека – если смотреть с этой вершины – напоминают собой «разбегающиеся деревья». И что́