Все из-за меня (но это не так). Правда о перфекционизме, несовершенстве и силе уязвимости - Брене Браун

Например, в моих интервью с женщинами я часто слышала, что женщины все время чувствуют, что другие особы судят их внешность и то, какие они матери. А мужчины в своих интервью рассказывали, как другие мужчины постоянно меряются с ними финансовой успешностью, интеллектом и физической силой. Иногда, задыхаясь под жесткими гендерными идеалами нашей культуры, мы по ошибке начинаем верить, что можем избежать давления, осуждая других: «Смотри-ка, а я по сравнению с ней очень даже ничего».

Стыд, страх и тревога – благоприятная почва для осуждения. Когда мы сами стыдимся чего-то или когда мы по этому поводу тревожимся, боимся, чувствуем угрозу – удержаться от осуждения практически невозможно. В наших интервью всплыли три темы, которые постоянно вызывали болезненно жесткие суждения участниц. Как ни странно, то были не аборты, политика, религия или другие злободневные проблемы. Это были вещи самого интимного характера: зависимости, воспитание детей и измены мужу. Когда речь шла о чем-то другом, женщины обычно испытывали угрызения совести, если судили других слишком строго, но как только доходило до этих трех тем – они вещали безапелляционно и ничуть не раскаивались в своих злобных суждениях.

Например, я говорила с одной женщиной, которая рассказывала мне, как ей бывает стыдно, когда родители критикуют ее воспитание детей. Она сказала: «Воспитание критикуют все. Немногие отметят то, что получается хорошо; обычно только и делают, что ищут во всем ошибки». Она рассказала, что работала с консультантом по взаимоотношениям родителей с детьми, читала книги, действительно очень старалась, и ей бы очень хотелось, чтобы кто-то просто оценил ее труд. «И вот в чем штука, – говорила она. – Я всячески стремлюсь быть хорошей мамой. Пытаюсь не злиться, не кричать на детей. Стараюсь быть терпеливой. Но, когда все-таки мое терпение лопается и я начинаю злиться, мне бывает очень плохо. Я никогда не бью детей, не говорю им гадостей, но иногда злюсь. Чтобы быть хорошей мамой, я очень много работаю над собой. Если вы своих детей бьете, грубо хватаете, толкаете или дергаете, я вас знать не хочу. Если вы шлепаете своих детей, между нами, скорее всего, не может быть ничего общего. Если вы грубите детям, говорите им обидные вещи, я этого слышать не хочу и рядом находиться не собираюсь».

Учитывая ее собственную чувствительность к осуждению, легко назвать ее критику других самодовольным лицемерием, но я не уверена, что это правильно, по крайней мере не в данном случае. Я услышала больше страха и стыда, чем злобы.

Это порочный круг. Когда нас осуждают, мы чувствуем себя задетыми, нам стыдно, и мы начинаем осуждать других, чтобы почувствовать себя лучше. Я снова и снова наблюдала этот феномен в интервью, и мне становилось все понятнее, что мы перестанем осуждать только в том случае, если будем очень тщательно следить за своими мыслями, чувствами и словами. Настоящая эмпатия требует от нас воздерживаться от осуждения, и это очень трудно, если мы не обладаем определенным самосознанием. Мы должны знать и понимать самих себя, прежде чем научимся знать и понимать других.

Понимать чувства другого. Чтобы это произошло, мы должны войти в контакт с собственными чувствами и эмоциями и вообще освоиться в большом и сложном мире эмоций и чувств. Для многих этот мир – другая планета, с непонятным языком и способом мышления. Например, если мы не умеем распознавать тонкие, но важные различия между разочарованием и злостью в самих себе, то практически невозможно распознать их в других. Если мы не можем распознать страх, когда мы его чувствуем, и признаться себе в этом, то как же мы сможем эмпатически контактировать с другим человеком, когда он боится?

Эмоции зачастую трудно выявить, и еще труднее дать им определение. Это в особенности верно для тех, кого в детстве не научили словам и умениям, необходимым, чтобы ориентироваться в мире эмоций. К сожалению, таких среди нас большинство.

В случае с Дон она ясно дала мне понять, что она знает, что я чувствую, когда сказала: «Ты пытаешься все это совместить» и «Тебе кажется, что ты не сможешь везде успеть в эти выходные». Ей не потребовалось говорить умные слова о том, что «я слышу, что ты переживаешь высокий уровень тревоги вместе со страхом разочаровать других». Она высказалась куда проще. И я совершенно не уверена, что подобный слог так же сильно подействовал бы на меня. У Дон была другая задача: донести до меня тот факт, что она приняла мою точку зрения и мои чувства по поводу неприятной ситуации в школе.

Уметь высказать ваше понимание чувств другого человека. Мне этот последний шаг иногда кажется рискованным. Я знаю, что, когда я учу умению быть эмпатичными студентов магистратуры, именно здесь они часто спотыкаются (впрочем, как и все мы). Представьте себе, что Дон недопоняла мои чувства или не смогла полностью принять мою точку зрения и ответила бы примерно в таком духе: «Как я тебя понимаю, это дико бесит. Как Стив мог забыть принести это дурацкое печенье? Почему мы должны всегда обо всем помнить?» Думаете, это закрыло бы возможность для эмпатического обмена чувствами? Нет. Не закрыло бы. Еще раз: эмпатия – это не только слова. Это когда ты полностью погружен в разговор и очень хочешь понять состояние другого человека. Если бы я услышала, что Дон искренне сочувствует мне, но не совсем понимает мою точку зрения, я, наверное, сказала бы что-то вроде: «Нет. Дело не в Стиве. Я психую оттого, что выходные еще толком не начались, а я уже успела напортачить».

А если бы Дон не была погружена в разговор и не слушала бы меня как следует, я не стала бы общаться с ней дальше и пытаться добиться от нее того, что мне было нужно. Я бы просто приняла ее реплику про Стива и поддакнула бы: «Угу, вечно все ложится на мамины плечи» – и пошла бы дальше. Но когда я сказала ей, что мне не смешно, она сразу перестала шутить. Поэтому я знала, что она слушает и хочет меня услышать.

Для каждой истории нужен голос, чтобы ее рассказать, и уши, чтобы ее выслушать. Предлагая вам свою работу о стыде в жизни женщины, я надеюсь достичь двух целей: дать голос безгласным и уши тем, кто не слышит. Моя первая цель – поделиться сложными и важными историями, которые женщины часто держат при себе, потому что им стыдно. Я хочу поделиться их голосами, так как их истории – это наши истории. Они заслуживают того, чтобы их рассказали. Моя вторая цель – передать эти истории так, чтобы вы их услышали. Проблема часто не с голосом, а со слухом. Часто голоса-то есть: поют, кричат, жаждут быть услышанными, но мы их не слышим, потому что нас глушат страх и боязнь быть обвиненным. Храбрость дает нам голос. Сочувствие дает нам слух. Без этих двух составляющих невозможны эмпатия и общение. Я опять-таки не говорю о храбрости героев, я – об обыкновенной повседневной храбрости, о той, которая позволяет поделиться своей историей от чистого сердца. Чтобы позвонить Дон и рассказать о печенье, мне нужно было набраться храбрости. Чтобы выслушать меня, Дон потребовалось сочувствие и ее желание принять в свой мир мои острые переживания. В следующих двух разделах мы рассмотрим храбрость и сопереживание по отдельности, но перед этим мне хотелось подчеркнуть важность того, как они работают вместе.