Киноварь. Повесть о Всеславе Полоцком - Светлана Малая

К Святой Софии Всеслава Брячиславича повезли в ладье через реку, когда Двина унесла грозный ледоход. Одиночные льдины гребцы отталкивали вёслами. На пристани епископ встречал скорбную ладью. Всеславичи из Минска и Друцка, Витебска и Лукомля по распутице съехаться в Полоцк не успели; может, к Пасхе приедут.

У княгини плач: «Как без князя пойду на Велик-день, как на праздник пойду с чёрным горем?»

У городских детей: «Верба хлёст! Бей до слёз!»

Старые люди про 14 апреля говорят: ворон годовалых воронят отпускает на отдельное житьё в новые гнёзда. По старому же обычаю, у озера и на курганах горят костры. Полочане, которые к покойному князю не вышли, весну призывают. Юноши в дудки дудят, девушки выкликают протяжно:

Ласточка-касаточка,

Полети на небо,

Принеси ключики!

Запри зиму

В погреб-ледничек!

Город того времени ещё весь деревянный, кроме розового кирпичного собора. И княжеские хоромы в Полоцке и Бельчицах деревянные. Кирпичные, взамен изъеденных древоточцем, выстроит Борис Всеславич, а Давыд Всеславич пожжёт, а Рогволод Борисович вновь отстроит. Мстислав Мономашич всё отберёт и своему сыну отдаст, непокорных полоцких князей отошлёт в Царьград. Они, их сыновья и внуки, когда вернутся из странной ссылки, долго будут в Полоцкой земле княжить и строить, воевать с врагами и между собой. Перед каждым походом будут ожидать, не привидится ли оружный всадник на вороно-чалом коне.

Дочерей у Всеслава Брячиславича, кроме Марфы, не было. Многочисленных внучек, правнучек взяли в жёны русские князья и литовские.

Правнучка Мария стала женой могущественного Святослава Всеволодовича из черниговских Ольговичей. Это для него некий книжник написал повесть о воинской доблести и дерзости, о победах и бедствиях — по свидетельствам своего времени. И, по своему замыслу, немало строк уделил двум давним князьям: черниговскому и тмутараканскому крамольнику Олегу и неистовому полоцкому Всеславу.

Книжник в Полоцке не бывал. Жил в Чернигове, некоторые годы — в Трубчевске («Трубечке») и окраинном Курске. Видел волости, разорённые набегами степняков, пока местные князья то враждовали, то мирились, то мирились, то враждовали. Князья друг другу доводились братьями, сватами, сыновцами и с половецкими ханами роднились.

Кроме русской грамоты, книжник знал греческую и латинскую и языки, умел объясниться и с немцами, литвой, уграми, половцами. О нём говорили: «Вот муж словесен». Он говорил: «Грамота — мой хлеб». Про «мёд поэзии» не слышал, но сам был из тех немногих, чьё «слово вещуном ходит».

Любил раннее утро в мирном городе, высокий берег, речные излучины, громады облаков, цветенье луговых трав, колокольный звон, голос горлицы, гладко навощённые кипарисовые дощечки, хорошо выделанный пергамен.

Моей повести без этого книжника не было бы.

Полоцкие княжны Предслава-Евфросинья, Гордислава-Евдокия, Звенислава-Евпраксия, Ольга-Евфимия и Кироанна-Агафья постриглись в черницы. Первая из них, Евфросинья, ещё отроковицей сокрушалась о князьях-предках: «Княжили, сватались, рядились и которились, жизнь их мимо протекла, и слава их развеялась, как дым или пар, тоньше она паутины».

Всеслав Брячиславич — доживи он лет до девяноста — ответил бы ей:

— Паутина тонка, но довольно крепка и сплетена хитроумно. И видела ли ты, как на заре в ней сияет роса?

Она бы сказала убеждённо:

— Небесные сокровища ярче!

Он — с неясной улыбкой:

— Радуюсь, что ты так разумна, внученька.