Киноварь. Повесть о Всеславе Полоцком - Светлана Малая

Всеслав у Мономаха Смоленск пожёг.

Мономах в погоне за Всеславом воевал и жёг его землю до Лукомля и Логожска и на Друцк наступал. И, несколько лет спустя, опять пришёл — Минск разорил. В поучительной грамоте, для сыновей, причислил к своим победам и эту: «с черниговцами и половцами ходил к Минску, захватили город и не оставили в нём ни челядина, ни скотины».

Полоцкая летопись подтверждала: «В Минске беда. Владимир, нарицаемый Мономахом, с половцами пришёл, и захватили город, пожгли, и много взяли, не оставили ни челядина, ни скотины».

По киевской летописи, Всеслав Брячиславич «немилостив на кровопролитие»: летописец от новгородцев и смольян слышал.

У князей-соседей в те годы были заботы и помимо полоцкой занозы. А Всеслав посватал за старшего, тогда ещё малолетнего сына новорождённую княжну Анастасию — дочь Ярополка Изяславича, своего недавнего противника и победителя, внучку крестопреступника Изяслава Ярославича.

Женой, правда, не Бориса, а следующего по старшинству Глеба, она стала после того, как Изяслав Ярославич погиб на Нежатиной Ниве в битве с тмутараканскими сыновцами-изгоями, и после того, как Ярополка Изяславича заколол какой-то Нерадец, кем-то подосланный. Так что Анастасия была уже не внучкой великого князя, а сиротой, напуганной яростью и лукавством княжеских усобиц.

Всеслав Брячиславич держался особняком, уверенный: стережёт отеческую землю для сыновей и внуков, бережёт полочан под своей рукой. Знал с младенчества: война — княжеский труд. Пахарю — соха, борона. Меч и броня — князю.

Князь воюет по чести, судит по справедливости, чтобы совесть не потерять, славу не замутить. Ему знакомы лица, известны имена и дела приближённых, прочие — просто люди, их множество. Одних он ведёт в бой, и они побеждают или гибнут, других кормит, укрывает от бедствий, третьим назначает наказания и подати. Голос безымянной души слышит в тишине в ночном покое.

Старея, Всеслав первым на неприятеля не наскакивал. Его старшая дружина поредела, младшую он и не набирал. На ятвягов, литву, «летьголу и зимеголу» не ходил. В междоусобицы Ярославичей, их сыновей и внуков не вмешивался и своим сыновьям запрещал.

Стареет Всеслав медленно. До последней зимы не превратился в дряхлеца, для которого высоки стремена и ступеньки, сытная еда тяжела, птицы, кроме петуха и ворона, безголосы, небо без звёзд, книги без букв.

Он дорого ценит всякое узорочье, любит блеск металла, прозрачные камни, золотое шитьё, щедро платит тем, кто всё это возит сюда, и тем, кто умеет с этим работать. Но в покоях у него строго и пусто, тёмные ковры на лавках, сундуки и ларцы заперты, затейливой резьбы нигде не видно, гусляров и гудочников не слышно. Может, ему мила свирель или жалейка, и то когда дударь не для пляски и не за угощение играет, а так, для себя.

Никто не смеет перечить князю, если он один едет на охоту и не зовёт даже младших сыновей, ещё живущих в Полоцке. Тогда и любимая княжья ловчая птица остаётся на соколином дворе с другими соколами, ястребами, варяжскими кречетами.

Конь у Всеслава теперь угорский вороно-чалый, наборная уздечка, сафьяновое седло, серебряные стремена, рогатый охотничий лук в налуче с оковками, а сам князь ненаряден. Не забывает: неотвратимо близится день, когда ляжет под спудом мёртвым телом — и не в красном корзне, в чёрном куколе, будто не мечом воевал, а молитвой.

В одиночестве он долго ездит по лесным тропам, таким, что и коня потеряешь, и сам пропадёшь. Возвращается лёгок и светел — челядь толкует: «Молодильных яблок где-то поел». Возвращается угрюмый: «Вещицу встретил, что-то плохое сказала, видят её за озером на старой подсеке».

— На что ему вещица? Без неё всё наперёд знает, ведьмак.

— Ведьмак от кадила и Хвалы архангельской из церкви опрометью выбегал бы.

— Хитёр, горазд. Стиснет зубы и стерпит.

— Оборачиваться умеет. Коня к мельнику отведёт, нож в землю воткнёт и перекинется…

— Кем?!

— Волком, вороном, вихрем. Тайно приглядывает, хорошо ли Всеславичи княжат.

— Не успеть от зари до зари.

— Вихрем и в Тмутаракань домчится, и обратно.

— Или нет? С навью он точно водится. Не тронули его навьи, вся родня цела осталась.

— Бориса терзали в Друцке, но выдержал.

— Рогволожье племя могучее.

— Борис, говорят, с отцом побранился. Кто с князем бранился, тех первыми навьи прибрали — Войка Творимирича, всех Ратишичей. После разгулялись, не остановить.

— Что же, ведьмак сына хотел погубить?

— Двоих ведь погубил.

— Старый ворон зря не каркнет: то ли было что, то ли будет.

— Смертоубийство, душегубство за полоцкий стол?

Всеслав Брячиславич догадывался, что о нём и среди своих, и среди чужих какая-то такая молва бродит. Обижало его не столько суеверие, сколько злоречие.

В тот страшный год, когда затлели болота, загорелся лес и сгорели или засохли злаки на полях, овощи на огородах, обуглились плодовые деревья, а вслед за тем пришла моровая язва, что князь мог сделать? Велел хлебные запасы раздавать, жертвовал на молебны и панихиды, дал лошадей и телеги, холопов отрядил умерших хоронить. Эти холопы почти все быстро поумирали. Грободелам за неимущих и безродных платили князь и епископ. Зимой, к весне, в Полоцке и Друцке уже и без домовин покойников погребали. Мор не пощадил ни старых, ни малых, ни боязливых, ни храбрых, ни злодеев, ни праведников.

Всеслав с женой и домочадцами с ноября затворился в Бельчицах и всю зиму прожил в летних хоромах. Состоятельные люди, у кого закрома полны и чистые колодцы во дворах, тоже понадеялись за высокими частоколами отсидеться — не всем повезло.

Слухи о том, как «навьи бьют полочан», достигли Киева: «В год 6600 предивное чудо было в Полоцке, морок. В ночи топот и стон. По улицам, как люди, рыскали бесы. Если кто выходил из хоромины, желая посмотреть, тотчас бывал невидимо уязвлён от бесов язвою и оттого умирал. И никто не смел выходить на улицу. Потом бесы начали и днём являться на конях, их самих было не видно, но видны копыта их коней. Так бесы уязвляли жителей Полоцка и его области».

Позже, украшая летопись, искусный черноризец изобразил полочан, которые выглядывают из окошек теремков, и косматых пеших и конных бесов, которые замахиваются мечами, хотя сказано: уязвляли невидимо. Против такого врага бесполезны меч, копьё, стрелы с серебряными наконечниками и осиновый кол. Откуда пришло навье войско и куда ушло, неизвестно.

А в начале 6601 года (год на Руси считался с марта, и этот был 1093-й от Рождества Христова) умер шестидесяти трёх лет «от болезней и старости» последний из братьев Ярославичей — великий князь Всеволод, ровесник полоцкого