Киноварь. Повесть о Всеславе Полоцком - Светлана Малая

столпах — Святой Софии, подобной Киевской и Цареградской. В великопостные дни сам трудился: подносил каменщикам камни, кирпич и цемянку; сорочка, как у смерда, потом намокала. Щедро наградил зодчих и подручных. Полочане смотрели и говорили: «Каков наш князь, а ведь горд и прижимист».

Однажды в праздник возил на санках в гору — силы не занимать было — трёх девиц, дочерей Кулика Никифора, купца-гречника. Полочане говорили: «Каков наш князь, а ведь нелюдим». Старшие Куликовы дочки хихикали, подталкивали друг дружку локотками. Младшая улыбалась просто и счастливо.

Всеслав сказал Сулибору с Ингварем, чтобы сватались к старшим сёстрам, сам посватался к младшей — Зое. Обвенчались у Святой Богородицы, в Софийской церкви ещё не служили.

Мирные годы — птица высоко в небе, рыба глубоко в море, князь в отчем доме.

Жена полюбила своего князя беззаветно. Родила ему близнецов Брячислава и Рогволода, Георгия и Михаила в крещении, и дочку Марфу, княжеским именем Звениславу.

Близнецы растут здоровыми и крепкими. Книжное учение им даётся легко, но неусидчивы. Воинское дело осваивают играючи. Всё делят на двоих и поровну. Движение облаков и муравьиные тропы их мысли не занимают.

Мать различает близнецов безошибочно, князь почти не различает. Что сыновья близнецы, его пока не тревожит. Приблизительно так думает: «Вырастут, посажу врозь княжить в Минск и Друцк или в Лукомль и Витебск. Тогда пойму, кто из них кто. В Полоцке буду сидеть долго. Или как Бог даст».

Дочку видел редко, ещё реже говорил с ней. Когда подросла, присмотрелся и загадал вперёд: «Здесь найду, за кого выдать. Или монастырь ради неё построю. Далеко от себя не отпущу».

Звенислава-Марфа тихоня, а не боится ни злых собак, ни чужих людей, ни грозы, ни крови.

Старый великий князь Ярослав Владимирович умер. Перед смертью наказал сыновьям жить мирно, слушаясь брат брата. Наставлял: «Если будете жить в ненависти, то погибнете сами и погубите землю отцов и дедов». Киевский стол и Новгород поручил Изяславу, Святославу дал Чернигов, Всеволоду — Переяславль, Игорю — Владимир на Волыни, Вячеславу — Смоленск. Но Игорь и Вячеслав мало правили, умерли.

Всеволода первого начали донимать степняки. Хотели тучных пастбищ, побольше рабов и рабынь, имели достаточно злой силы, чтобы взять, что хотят. Где проходили, оставляли глиняные могилы знатных степных воинов и камни-балбалы по числу убитых знатных врагов.

С половецким ханом Болушем Всеволод сумел договориться, половцы убрались. Прогнал было торков от своего дальнего городка Воиня на Суле, но те подступили снова. Позвал братьев Изяслава и Святослава с дружинами и войском.

Посовещавшись, трое Ярославичей послали грамотку полоцкому Всеславу: «Будь с нами заодно, как наш отец наставлял». Всеслав с дружиной пришёл немедля — польстило, что зовут, и пытливая страсть снедала: до первой седины дожил, ни разу воевать не ходил.

В просторном шатре, сидя на коврах, Ярославичи с двоюродным племянником пили греческое вино, ели мясо с одного блюда, говорили о жестокости степняков, их железных личинах, о своём воинском снаряжении, о разных вещах и людях.

Всеслав спросил об иноке Антонии. Изяслав рассказал, что тот постарел, сед как лунь, но бодр и деятелен. В пещерах подвизается до двадцати черноризцев. Антоний поставил им игумена, себе для уединения выкопал новую пещеру.

— Я с ним ссорился, помирился, он благословил меня и дружину. — Из-за чего ссорился, как помирился, Изяслав не объяснил. — А ты бы наведался ко мне в Киев.

Всеслав не пообещал.

Он увидел Ярославичей так: напротив него одного сидят втроём, но и сами порознь, будто гадюка между ними проползла. Изяслав смотрит на всех свысока, он и ростом высок, и старший, недавно какую-то голядь победил. Святослав громогласен и кажется прямодушным. Всеволод рассудителен, но, наверное, лукав.

Каждый наособицу, но они родные братья, и все, кроме Полоцкой, русские земли им подвластны, даже Тмутараканская. Завтра пойдут за Сулу на торков, выдвинут Всеслава «в чело», куда он денется? Погибнет с дружиной ради чести. Что без него Полоцк, сыновья, жена и дочка?

Вспомнил, как сейчас увидел: зимой, после солнцеворота, дети катали колесо с горы. Марфа поскользнулась и упала, близнецы подхватили её; смеясь, оснеженные, побежали к замёрзшей реке.

Покатилось колесо из Новгорода,

От Новгорода до Полоцка,

От Полоцка до Киева,

От Киева к морю глубокому,

Морю чёрному Понтийскому.

В Полоцке княгиня с детьми читает псалом: «Заступник мой и прибежище моё, Бог мой, и уповаю на Него. Ибо Он избавит тебя от сети ловчей и от слов мятежных. Плечами Своими закроет тебя, и под сенью Его надеешься: бронёй защитит тебя истина Его. Не устрашишься ужаса ночного, стрелы, летящей днём, и того, что приходит из тьмы, и всякой напасти, и беса полуденного. Погибнет рядом с тобой тысяча и ещё десять тысяч, тебе же вреда не будет… Не коснётся тебя зло, никакого вреда тебе не будет…»

Ветер над городом, сквозит и в покоях.

— Марфа, поправь светильню у лампадки, не погасла бы ночью.

Торки, постояв на левом берегу Сулы, рассеялись, как призраки. Князья разошлись по своим волостям.

По словам киевского летописца, «в год 6568» Изяслав, Святослав и Всеволод и Всеслав пошли на торков бесчисленным войском на конях и в ладьях; прослышав об этом, торки бежали и до сих пор скитаются, если не перемёрли от голода и холода.

У полоцкого епископа (в Полоцке поставлен епископ) есть книга Служебник; к ней приплетён расчерченный ярчайшей киноварью пергамен с указаниями, когда в каком году начинать Великий пост, праздновать Пасху и другие подвижные праздники. В свободные ячейки епископ заносит краткие заметки о событиях. Записал под 6568 годом: «Всеслав на торков ходил». Потом долго ничего не записывал. Никто в княжеской семье не рождался, не умирал, в Полоцкой земле не было ни войны, ни мора, ни голода. Под 6572 годом записал: «Солнце как месяц» — о солнечном затмении 19 апреля 1064 года. Под 6573-м: «Всеслав на Псков ходил». Под 6574-м: «Пернатая звезда 40 ночей» — о комете 1066 года. И «Всеслав Новгород взял». Затем лишь два слова: «Минск», «Немига». Больше ничего: ячейки бедой переполнились.

Киевский летописец — инок Печерского монастыря — сопоставил зловещие знаки: и затмение («о таком солнце невежды говорят, что оно объедено»), и комета («на западе звезда превеликая, лучи имеющая как бы кровавые»), и чудовище («рыболовы неводом выволокли, и мы разглядывали его до вечера и опять бросили в воду»). О солнечном затмении новгородские гости рассказывали. Комету, в народе «Божьей метлой» называемую, летописец сам наблюдал. Задним числом подытожил: знамения предвещали