В советском плену. Свидетельства заключенного, обвиненного в шпионаже. 1939–1945 - Райнер Роме

Однажды ближе к вечеру дверь камеры распахнулась и вошел младший лейтенант вместе с дежурным сержантом. Этот младший лейтенант, совсем молодой, коренастый и низкорослый, выглядел полной противоположностью долговязого, тощего сержанта. Кто смог, поднялись. Двое немцев, Шаппе и Мум, так и остались лежать, завернувшись в меховые шубы, предусмотрительно надетые перед отправкой и здорово их выручившие.

– Почему эти люди не встают? – недовольно осведомился младший лейтенант.

– Они больны, – пояснил один из немцев.

Младший лейтенант подошел ближе к Шаппе и стал придирчиво ощупывать его шубу, словно прикидывая, придется ли она ему впору.

– Шуба завшивлена! – заявил он, даже не пытаясь осмотреть ее как следует. – Сержант! – скомандовал он дежурному. – Эту шубу немедленно отправь в дезинсекционную камеру.

– И эту тоже! – добавил сержант, мельком взглянув на шубу Мума.

– Но оба опасно больны, – попытался возразить я. – Их трясет от холода. Как же они останутся без теплой одежды? – Ничего, – последовал равнодушный ответ.

С великим трудом владелец шубы приподнялся и стал стаскивать ее с себя.

Тут вмешался японец, который хорошо говорил по-русски. – Он же болен! Вы бы хоть больному человеку посочувствовали! – выкрикнул он младшему лейтенанту. – Они оба умрут!

– Разумеется, умрут, – сухо ответствовал младший лейтенант. – И нечего тебе из-за них волноваться. Тебе и самому скоро каюк.

Два дня спустя тюрьма стала напоминать растревоженный улей. Из Ворошиловска прибыл генерал для инспекции. Охранник вручил нам швабру, и мы должны были вымести камеру. Кроме швабры, охранник принес и свежие новости. Эмигранты, часть которых были одеты в хорошие пальто, предложили подать генералу жалобу за отобранные шубы. Эта идея нашла поддержку, и один из эмигрантов даже вызвался передать жалобу генералу, если представится возможность. Внезапно генерал оказался у нашей камеры и велел отпереть двери. Мы посторонились, и он медленно прошел внутрь. За ним следовали младший лейтенант и сержант. – Люди выглядят неважно, – заключил он. – Сколько времени они здесь находятся? – обратился генерал к подчиненным.

– Две недели, – отчеканил в ответ младший лейтенант, – но они выглядели еще хуже, когда прибыли. А сейчас я их хоть немного привел в порядок. Подкормил.

Генерал благосклонно кивнул.

– Мы с нашими пленными не обращаемся так, как немцы и японцы обращались с русскими, – произнес он. – Есть у кого-нибудь жалобы?

Подал голос эмигрант. Он описал инцидент с шубами и попросил их вернуть. Генерал вопросительно посмотрел на младшего лейтенанта.

– Обе шубы насквозь завшивлены, – ответил тот. – Сейчас они на дезинсекции и пробудут там еще несколько дней до окончания обработки. После этого мы вернем их владельцам.

– Верное решение, – удовлетворенно ответил генерал. – Очень важно строго соблюдать санитарные нормы. Это в интересах самих заключенных.

Вот так завершился визит генерала к нам в камеру. Мы обреченно присели на корточки, а Шаппе и Муму предстояло дожидаться, пока им вернут шубы.

Постепенно больные дизентерией стали приходить в себя. Лечение голодом было единственным, но весьма действенным методом лечения. Однако последствия были достаточно тревожны. Половина нашей группы едва держалась на ногах от слабости, и на нас взирали исхудавшие лица людей.

Мы больше не забивали голову тщетными надеждами. Все они рухнули, мы только иногда спрашивали себя, сколько еще продлятся наши муки, пока высшие силы не избавят нас от них. Когда из камеры вынесли еще двух больных с высокой температурой, стало больше места – теперь уже можно было лежать даже согнув ноги. Спать стало легче. А большего нам сейчас и не требовалось. Меньше всего страданий выпало на долю русских. Никто из них не заболел, да и физическое состояние этих людей было лучше, чем у остальных заключенных. Они не теряли надежды при удобном случае сбежать из этого ада и уйти за границу. Она ведь была так близка, совсем рядом, километрах в трех, не дальше. Вопросом было, удастся ли на той стороне отыскать более-менее надежное прибежище и дождаться, пока не уберутся советские войска из Маньчжурии. А они должны были убраться, и, видимо, уже скоро. Об этом рассуждали даже охранники. Поговаривали и о том, что, мол, подписан какой-то там договор, и Советы обязались его придерживаться – в течение трех месяцев после капитуляции покинуть этот район. Три месяца давно истекли, и даже по русским меркам самое время было уходить.

Ли оказался как нельзя кстати. Он присоединился к группе замышлявших побег и не сомневался, что сможет отыскать в какой-нибудь китайской деревне место для беглецов. Потом целыми днями обсуждались способы побега. Японцы и немцы в этих дискуссиях не участвовали. Мы не верили, что в таком состоянии, в каком мы находились, можно перейти границу. И планы русских представлялись нам чистейшей фантастикой. Шансы на успех казались настолько ничтожными, что мы скорее поверили бы в то, что пешком доберемся отсюда до Германии, если нас вдруг освободят. Но все мы считали, что наше положение если и изменится, то непременно к худшему, если русские все же решатся бежать, причем независимо от исхода побега. И японцы стали яростно протестовать против планов русских.

А русские тем временем, по крупицам, собирали сведения об условиях охраны границы, расспрашивали своих земляков-охранников. Стоит вырваться из застенков, и будет очень трудно отличить одного русского от другого. А под покровом темноты перейти границу вполне реально, и то, что ее не так уж сильно охраняют, было ясно всем.

Советская армия стояла на территории Маньчжурии. Граница с Китаем была вроде как символической.

Уже темнело, когда мы в семь часов вечера последними посетили уборную. Последних всегда подгоняют, потому что охрана устала и хочет поскорее завершить все положенные на день мероприятия.

Первые быстро заняли места на досках. Со дня инспекции генералом уборная слегка преобразилась. Запретили испражняться рядом с канавой. С наступлением темноты и при этой вечной спешке можно было предположить, что последним оправиться не дадут, просто разгонят их штыками. Но охранники загоняли больше народу на доски, которые, обветшав, вполне могли сломаться. Прогибались они, во всяком случае, настолько сильно, что мы по щиколотку увязали в смердящей жиже.

Люди возмущались сверх меры, и даже предпринимались попытки наброситься на охранников. Тут прибежали еще несколько солдат и под угрозой открыть огонь из автоматов загнали нас в камеру. У нас не было даже возможности отереть о камни грязь с обуви. В камере бесновались, и дежурный распорядился усилить охрану автоматчиками.

Около десяти вечера, как обычно, в камере появился дежурный сержант – пересчитать заключенных. Китайца Ли недосчитались. Никто и не заметил в этой суматохе дня, что он исчез. А с тех пор, как его видели в последний раз, прошло часа три. Достаточно времени, чтобы добежать до маньчжурской границы.

В тюрьме объявили тревогу. Срочно стали пересчитывать заключенных во всех камерах. Младший лейтенант был вне себя и готов был на месте расстрелять всех нас. Но он не мог действовать вопреки распоряжениям. Подняли по тревоге и весь гарнизон, с собаками стали прочесывать местность. А мы вынуждены были припасенными для самокруток газетными обрывками счищать грязь с обуви, оставшуюся после посещения уборной. И все были встревожены тем, что после побега Ли нас ждут новые неприятности. Но мы все же верили в благополучный исход, то есть в то, что Ли достиг поставленной цели. Русские обыскали всю тюрьму, но безуспешно. И мы, не без злорадства, заключили, что хоть одному нашему товарищу повезло. Это и нам придавало сил.