В советском плену. Свидетельства заключенного, обвиненного в шпионаже. 1939–1945 - Райнер Роме

– Вам они больше не понадобятся. В лагере получите все, что нужно.

И сапоги нам скоро тоже не понадобились. На другой день их собрали и заменили деревянными дощечками, которые с помощью ремешков крепились к стопе. Но и материал, и конструкция были настолько ненадежны, что мы и ходить толком в новой обуви не могли и в основном шагали по раскаленному песку босыми.

Я в числе первых вошел в этот лагерь. Нигде ни тени деревца, спасавшей от палящего солнца. Глинистый грунт, горячий и окаменевший от жары. Двойной ряд землянок, служивших бараками. Лагерь располагался в сотне метров от речки, на возвышении. С одной стороны спуск к реке, с другой вершину холма образовывали землянки. Там же находилась столовая и кухня. В отдалении на другом берегу реки высились коричневатые горы, придававшие пейзажу живописный вид. Долина зеленела, а вдоль реки длинными рядами росли деревья. Еще дальше поблескивало водохранилище, откуда прямо на нас выходила река. Лагерь разделял прямой канал шириной в полметра, не больше. Он являлся частью системы водоснабжения, жизненно важной для целого района.

Вверху на холме у самой кухни стояло трое молодых людей, едва взглянув на которых я понял, что это военнопленные. Они были первыми европейскими немцами за все время моей сибирской одиссеи. От охватившей меня радости я даже ускорил шаг – мне страшно хотелось пожать им руку и поговорить с ними. Когда мы представились друг другу, они тут же потащили меня на кухню и поставили передо мной тарелку с лапшой и гуляшом. Пока я благоговейно вкушал блюдо, они знакомили меня с условиями пребывания в лагере.

До полудня этого дня лагерь предназначался исключительно для немцев. Потом часть их перебросили в другой лагерь. Остались лишь трое поваров приготовить ужин для своих товарищей и потом вместе с ними уехать из лагеря. Общение с ними администрация лагеря не предусматривала, так что наша встреча была результатом ее упущения. Потому что немцев изо всех сил старались убедить, что наша группа – отъявленные преступники и шпионы, даже разговаривать с которыми строго воспрещалось. Но часа, который я провел вместе с ними, незамеченным русскими, хватило, чтобы заключенным лагеря Бекабад стало известно о нашей участи. То, что я узнал от них, оптимизма тоже не вселяло. Тысячи переживших Сталинград лежали на кладбище у лагеря, при условии, что это место вообще можно было назвать кладбищем. Многие скончались еще по пути сюда от истощения. Сразу по прибытии сюда в лагере началась страшная эпидемия дизентерии, унесшая жизни нескольких тысяч человек. Каждая новая группа прибывавших в лагерь вносила свой вклад, увеличивая количество могил на кладбище.

– С вами будет то же самое, – считали старожилы. – Первым делом смотрите, что пьете.

«Вода» поступала из протянувшегося через весь лагерь канала. Неподалеку есть небольшой лагерный госпиталь, метрах в двухстах отсюда, сообщили они. Но антисанитария там еще хуже, чем в лагере. В конце концов я доел гуляш и собрался поблагодарить моих благодетелей.

– У нас еще есть суп для ужина, – сообщил старший повар. – Но это кислая капуста, отваренная в воде. Из заключенных эти щи почти никто не ел, так они всем надоели.

Я попросил их дать мне попробовать эти щи, мы все страдали от цинги, почти безумно хотелось пожевать любых овощей. Лишенный витаминов организм настойчиво требовал свое, и поэтому не приходилось удивляться, что я, в отличие от военнопленных, хлебал эти показавшиеся мне вкуснейшими щи так, что за ушами трещало.

И когда этих троих военнопленных уже отправили, я вновь оказался с моими товарищами. Знали бы они о том, что мне удалось подкрепиться, наверняка бы позавидовали. Японцы, большие знатоки во всем, что касалось трав и овощей, сразу же стали искать, что где растет. Они отыскали что-то дикорастущее и вскоре выдрали все с корнями. Добытое бросили в кипяток и отварили. Вскоре они порадовали всех вкусным овощным супом. Но из-за сухого воздуха и жары нас стала мучить жажда. И поскольку кипяченую горячую воду давали лишь два раза в день, и то понемногу, многие, вопреки предупреждениям, принялись пить воду из канала. Конечно, их можно было понять – после всего пережитого эти люди уже жили чистыми инстинктами.

Поначалу мы упивались нашей «свободой». Уже одно то, что не было необходимости тесниться в вагоне или полутемной камере, а видеть солнце, небо, дышать свежим воздухом, часами сидеть на холме, воспринималось как почти райская жизнь. Я получил возможность познакомиться с очень полезными людьми, например, с заключенными из немецкого «контингента», а также с несколькими японцами, в основном офицерами высшего ранга. С профессором из Кореи, преподававшим философию в Сеульском университете, с которым мы рассуждали о Канте.

Там же я познакомился и с господином Ваном (кажется, именно так его звали), весьма образованным китайцем, оказавшимся здесь благодаря прихоти фортуны. Когда русские вошли в Маньчжурию, Чан Кайши, тогда стоявший во главе Китая, направил своего друга господина Вана в Маньчжурию для осуществления гражданского управления регионом до ухода русских. Это произошло вскоре после заключения соглашения, примерно три месяца спустя после капитуляции Японии.

Господин Ван прибыл в Маньчжурию и явился с визитом к главнокомандующему силами Советов. Но оказался не у него в кабинете, а в застенке, откуда его направили сначала в Ворошиловск, а потом усадили в наш транспорт.

Небольшого роста, симпатичный, субтильный кореец по имени Ким запомнился мне тем, что очень хорошо говорил по-английски и смог мне подробно рассказать о своих мытарствах. Отец его был весьма уважаемым в Корее врачом и дал сыну блестящее образование в Европе. Молодой Ким после капитуляции Японии вступил в Союз демократической молодежи, отличавшийся проамериканской ориентацией. Когда русские вошли в его родной Пхеньян, все члены этого союза были арестованы и отправлены в Россию. Киму только что исполнилось семнадцать лет.

Еще один кореец, и тоже по имени Ким, был в нашей группе. Высокий, статный, худощавый мужчина около пятидесяти лет. При японцах он имел чин дивизионного генерала корейской армии и командовал корейским соединением. Большие очки в черной оправе, которые Ким каким-то невероятным образом протащил через все многочисленные проверки, скрывали его глаза, и нельзя было определить, куда в тот или иной момент направлен его взгляд. Подчеркнутая вежливость и сдержанное поведение не позволяли сблизиться с ним. Он был одним из нерусских среди нас, кого считали активистом. Однако его стремление сформировать со своими соотечественниками сообщество на основе политического единомыслия поначалу провалилось. Было мало тех, кто испытывал симпатию к советской системе, учитывая накопленный здесь опыт. Дальнейшая судьба Кима показала, что его восторги, казавшиеся нам нелепыми и непонятными, имели вполне реальную основу и цель и впоследствии обеспечили ему успех, к которому он стремился, – Ким стал генералом в армии Северной Кореи.

В первые дни нас волновал вопрос, к какой категории заключенных нас причислили. Находившимся среди нас русским удалось выпытать это у советских офицеров. Военнопленными мы не являлись и уж конечно не числились уголовными преступниками, а представляли собой «спецконтингент». Считалось, что нас не «арестовали», а «задержали». НКВД держал нас «под стражей» явно с целью рано или поздно собрать достаточно материалов для предания нас советскому суду. Всем местным, а также немецким военнопленным нас представили как группу опасных шпионов, схваченных в Маньчжурии. Любое общение с нами, включая обычный разговор, строго-настрого воспрещалось. Поэтому сам собой отпал вопрос об использовании нас на работах вне пределов лагеря. В лагере проводились кое-какие работы – постройка нового карцера и новой уборной. Но большей частью мы были предоставлены самим себе.