В советском плену. Свидетельства заключенного, обвиненного в шпионаже. 1939–1945 - Райнер Роме

В голове царил сумбур. Я лихорадочно раздумывал: допросы завершены. Ничего компрометирующего они им не дали. В последние недели в камеру пришла новость – многих немцев, которые сидели неподалеку в Ворошиловске, в Маньчжурии выпустили на свободу. Среди них были врач-немец и еще двое миссионеров. Может, и нас доставят на границу и передадут китайским властям? Иначе как можно было объяснить, что нас привезли именно сюда?

Надежда росла, с каждым шагом прибавляя энергии ослабшим ногам, я не отрываясь смотрел на снежные шапки гор, приветствовавших нас из-за границы. Мы, наверное, прошли около получаса, станция осталась позади, а нас препроводили на обнесенный колючей проволокой участок, застроенный домами. Раньше здесь был колхоз, а теперь лагерь – кругом одни заключенные и охранники в форме. Может, это как раз лагерь, откуда отпускают на волю, место, где завершаются последние формальности?

Пройдя через широкие ворота полуразрушенного огромного сарая или амбара, мы оказались перед железной дверью. Она тут же открылась, и мы оказались в цокольном помещении – метр восемьдесят на семь. В одной стене было несколько дверей, в другой – небольшой люк, наверняка лаз в подвал. Туда нас и поместили. Штукатурка на стенах местами обсыпалась, местами покрылась пылью и грязью за долгие годы. Первые, кто вошел в это помещение, ступили на почти полностью прогнивший пол. Вплотную к двери стояла параша.

Подходящее местечко, подумали мы. Но разве это так важно? Все равно через пару часов мы будем на границе. И мы на японский манер уселись на колени вдоль длинной стены. Уместились все. Так мы просидели в ожидании около трех часов. Пятеро русских сидели у окна. Там невыносимо разило содержимым параши. Рядом с русскими пристроились немцы. Потом японцы потеснили нас – они были уверены, что сидеть вплотную к русским им ни к чему. У самого входа, опершись на парашу, сидели двое корейцев и китаец.

Все вокруг бормотали одно и то же: что с нами будет. Однако надежда на отправку в Маньчжурию доминировала. Китаец по имени Ли, бодренький молодой человек, служивший в свое время в полиции в каком-то провинциальном городке в Маньчжурии и, по-видимому, знавший все ходы и выходы, считал, что русские просто доведут нас до границы и отпустят на все четыре стороны. Если все произойдет именно так, Ли обещал всем теплое пристанище и еду у друзей или родственников. И еще он рассчитывал достать столько денег, сколько нужно, на дорогу назад в Дайрен.

Я с удовольствием воображал подобный ход событий. Даже зримо представлял себе, как мы под руководством Ли лихо вышагиваем по маньчжурским лесам, и, думая об этом, как бы поглядывал в сторону постепенно удалявшейся границы. Я представлял себе, как все мы ночуем в какой-нибудь натопленной фанзе, а на улице минус 55 градусов. Как мы приезжаем в Дайрен. И как, наконец, распахивается дверь католической миссии, и моя жена, вскрикнув от неожиданной радости, бросается мне в объятия.

Пятеро эмигрантов уже стали демонстрировать высокомерие, которое росло с каждой минутой. Но японцы на это никак не реагировали. Подобно каменным божествам восседали они на своих мешках, на лицах замкнутость и скепсис. На улице темнело. Принесли водянистого супа и маньчжурского пшена. Большинство даже не притронулось к еде, невзирая на хроническое недоедание. Вонь от параши была нестерпима, как нестерпимо и дальнейшее ожидание. Время идет, на улице темнеет, но ничего не происходит.

Один из русских колотит в дверь. Перед дверью охранник. Совсем молодой. Даже захотелось отобрать у него автомат. Открывается окошечко в двери. Мы спрашиваем, в чем дело. Не можем же мы сидеть здесь в этой норе вечность. Охранник не в курсе, он и рад бы объяснить нам, что к чему, но никаких приказов ему не поступало. Мы требуем начальника тюрьмы. Часовой отвечает, что перед отходом ко сну придет сержант, отвечающий за порядок, и ему мы сможем изложить все наши просьбы и задать вопросы. Ждем дальше. Барометр надежды на лучшее стремительно падает. Сегодня уж точно никаких изменений ждать не стоит. Крепко похолодало – жуткий ночной мороз. Судя по всему, ночевать нам придется здесь. Но в этой спичечной коробке невозможно спать. Если все улягутся, придется лежать вплотную друг к другу. Как сардины в банке. А кому достанется место там, где пол прогнил, тот непременно сломает спину.

Наконец появляется сержант. Он с удивлением выслушивает нас – мы просим другое помещение для ночлега.

– Нет у нас других помещений, – не без сочувствия отвечает он. – Все помещения забиты до отказа. Так что там лучше не будет. Но долго вы здесь не промучаетесь, – успокаивает он нас. – Вы люди уже опытные, и одну ночь здесь уж как-нибудь вытерпите.

Наше недоверие усилилось. Уж очень все напоминает обычное обещание «на русский манер». А если они продержат нас здесь неделю, кто из нас это выдержит?

Так что всем нашим надеждам был положен конец. Видимо, наши испытания не скоро закончатся, а вот терпение точно вот-вот лопнет. И еще: оставался лишь один выход – молча покориться неизбежному и попытаться хоть как-то устроиться на ночь. И мы все укладываемся на пол. Так как это помещение в ширину метр восемьдесят, головой мы упираемся в одну стену, а ногами – в противоположную. Длину помещения следует разделить на 17, и в результате на каждого выходит столько площади, что навзничь лечь невозможно. Но после многих попыток все же удалось кое-как уместиться. Для этого пришлось улечься валетом через одного, но все равно спать придется только вытянувшись.

Первый час этой мучительной ночи прошел более-менее спокойно. Мы все устали и, несмотря на все неудобства, заснули довольно быстро. Однако какое-то время спустя у всех разболелись или занемели ноги. Не выдерживает тело такой неподвижности. На какие ухищрения только не пришлось идти, но – тщетно. Все усугублялось и темнотой – помещение освещалось крохотной керосиновой лампой. Да еще через окно сочилось немного света. Нет слов описать муки, которые мы пережили до наступления утра.

Утром мы молча жевали хлебную пайку, полученную через окошко в двери. Японец потребовал врача. Его лицо покраснело, пульс был слабый, неровный. Нас уговорили потерпеть до полудня. Вскоре у больного отчетливо проявились явные признаки дизентерии – каждые четверть часа позыв, и он бежал к параше. Затем нас вывели на отправление естественных надобностей в большую уборную с досками, уложенными поперек длинной канавы. Много времени нам не дали – три минуты, и ни секунды больше. Кому не хватило места на досках, устроился прямо у ямы. Так как мыться было нечем, пришлось подтираться снегом.

И после этого назад, еще один день на коленях, еще одна ночь в давке. Японец потерял сознание, и его вынесли из камеры. Больше мы этого человека не видели. Заболели и двое других японцев. Врача до сих пор не было. В конце концов появился санитар и роздал нам аспирин. Уже половина нашей группы страдала изнурительным поносом. Санитары даже принесли термометры. У обоих японцев и корейца температура подскочила до сорока. Их вынесли из камеры.

Многие отказались есть хлеб. Выносливее и менее брезгливыми остальных оказались русские. Даже доедали суп других. Но вскоре подобное отсутствие брезгливости вышло боком – понос был почти у всех, и люди стали выменивать хлеб на махорку. Кое-кто вообще отказался от пищи и предпочитал курить на тощий желудок.