Спасти огонь - Гильермо Арриага

элиты. За пару часов вокруг дома Моралеса и тюрьмы частоколом выстроились репортеры. За связи с джихадистами американские власти заморозили его активы и потребовали от Мексики его экстрадиции. В США тоже многие хотели свести с ним счеты.

Панчо не стал дожидаться, когда его распнут. Прямо из тюрьмы рванул в аэропорт и, ничего не сообщив семье, улетел в Гватемалу. Там его след затерялся. Педро радостно позвонил мне: «Видала? Я же говорил, мой друг все уладит». Я тоже не могла прийти в себя от счастья. Мне всегда казалось, что понятие «плохая карма» — это просто новый способ сказать: «Боженька накажет». Но в этом случае явно сработала именно плохая карма. Все узнали, что Моралес мошенник. За его понтами скрывалось столько грязи, сколько многим преступникам и не снилось.

Политики защищали Моралеса не из дружбы, а потому что у этой сволочи был компромат на каждого из них. Даже президент боялся обладателя подробных данных о нем и его семье. Из поимки Моралеса устроили настоящий спектакль. Фотографии, полицейские под прикрытием, вертолеты, пресса, речь прокурора: «Никто не уйдет от руки закона!», девять месяцев тюрьмы. Когда день освобождения был уже близок, президент сделал неожиданный ход и разрешил экстрадировать Моралеса в Штаты. Панчо был неудобным во всех отношениях элементом, и лучше было услать его подальше.

В угаре погони за Панчо тюрьма отменила литературные мастерские, и я продолжала пребывать в неведении, выпустили ли Хосе Куаутемока из одиночки. Я написала сообщение Кармоне, попросила содействия. Он ответил лаконично: «Не беспокойтесь», чем вызвал у меня еще большее беспокойство.

Я боялась, что после стольких дней в апандо у Хосе Куаутемока начнутся необратимые расстройства.

Оставалось только ждать и терпеть. Я избавилась от угрозы Моралеса, но десятки улик моей неверности, которые вполне мог использовать и кто-то другой, никуда не делись.

Иногда я ложился на твою сторону вашей кровати и старался представить, как ты видишь мир. Смотрел на потолок, на прикроватную лампу, на книги, которые ты читал до инсульта и которые мама с тех пор не трогала. Поворачивал голову к маминой половине постели. Как только она входила в спальню, ты запирал дверь на ключ, велел маме раздеваться и не давал одеваться, пока вы не выйдете. А сам оставался в одежде. Не из стыда, а из ощущения власти. Ничто не заводило тебя сильнее, чем вид ее, голой, готовой утолить твою ненасытную сексуальность.

У нее редко случались оргазмы. Это она рассказывала Ситлалли, а та, сплетница, передала мне. Мама перечислила ей твои извращения. Я тебя не осуждаю, папочка. Близость каждой пары — ее личное дело. Но какое же у тебя было богатое воображение.

Однажды я стал подсматривать за вами в замочную скважину (повезло мне, что у нас были такие двери, с замочными скважинами). Я услышал твои стоны и не смог удержаться. Мама стояла спиной к тебе, нагнувшись, а ты ее обрабатывал. Она вцепилась руками в спинку стула. Ты силился протолкнуться все глубже и глубже. Я уже собирался перейти к рукоблудию, но тут кто-то сжал мое плечо. Меня обнаружил Хосе Куаутемок. «Что ты делаешь?» — спросил он. Глупый вопрос. Что значит «что я делаю»? Вместо ответа я кивнул на дверь. Хосе Куаутемок наклонился, припал глазом к скважине на несколько секунд, выпрямился и начал колотить в дверь. Ты зычно проорал: «Кто там?» Хосе Куаутемок промолчал. Снова раздались стоны, и снова он постучал в дверь. «Кто?» — недовольно отозвался ты. Хосе Куаутемок стал стучать еще сильнее. «Чего надо?» Брат сделал мне знак: спускаемся в столовую. Мы быстро спустились. Он по-прежнему не произносил ни слова. Налил себе стакан воды и спокойно сел во главе стола. Через несколько минут появился ты, раскрасневшийся после секса. Ты не скрывал ярости: «Кто из вас тарабанил в дверь?» Хосе Куаутемок, если и был напуган, ничем своего испуга не выдал. Он поднялся. Ты выглядел коротышкой рядом с ним. «Я», — невозмутимо ответил он. «Зачем?» Хосе Куаутемок смерил его взглядом: «Чтобы ты перестал вопить, как мартовский кот».

По лицу я видел, что ты хочешь дать ему пощечину и напомнить, кто тут главный. Он впился в тебя взглядом, и тогда я впервые уловил страх в твоих глазах. Именно тогда тебя свергли с престола. С той минуты в доме распоряжался мой брат.

Никакого скандала не было: ты просто смирился, что утратил контроль над младшим сыном. А вот я, по правде говоря, так и не перестал тебя бояться. Своей личностью ты подавлял меня, да и после смерти давишь. А Хосе Куаутемок, наоборот, излучал превосходство. Он не только мог бы избить тебя до полусмерти. Он стал неуязвим для твоих унижений и научился подчинять тебя.

Зигмунд Фрейд правильно написал в «Тотеме и табу», что дети должны символически или по-настоящему убить отца. В твоем случае этот процесс начался со слов: «Чтобы ты перестал вопить, как мартовский кот» — и закончился настоящим убийством. Совокупление великого мачо прервал один из его отпрысков. И ты не стал сопротивляться, ты съежился. Развернулся и вышел из кухни. А брат сказал тебе вслед: «И впредь не шумите так, когда трахаетесь».

Ты убрался в спальню. А по дороге, видимо, начал обдумывать месть. Он получит по заслугам в самый неожиданный момент. Этой тактике тебя научила улица. Только вот моего брата она тоже кое-чему научила. Он знал, что рано или поздно ты захочешь взять свое. И ни на секунду не расслаблялся. Новый властитель неусыпно следил, чтобы ты не отобрал трон обратно. Твоим унижениям настал конец, как и театральным сценам секса с мамой.

Хосе Куаутемок утвердился во власти. Я завидовал ему и одновременно желал, чтобы ты его уничтожил. Я скучал по старому порядку, при котором ты нами повелевал, а мы дружно склоняли головы. Меня бесило, что это у брата хватило смелости противостоять тебе, а не у меня. Вы вдвоем окончательно загубили мне жизнь. Не в силах выйти против тебя, я экстраполировал твою фигуру на мир бизнеса. Когда я побеждал конкурента или даже партнера, я как бы побеждал тебя. Давя их, давил тебя. Было одно маленькое отличие: ни один из них ни в чем не провинился передо мной. Они не понимали, почему я так жажду покончить с ними, иссушить их компании, истребить