Гагаи том 2 - Александр Кузьмич Чепижный

плечами — годы, устоявшиеся привычки, сложившиеся взгляды... Но ведь для жизни сходятся дети. И если между сватами возникают симпатии, взаимопонимание — тем лучше. А сваты понравились Пыжовым. Да и они сами, видно, пришлись по душе родителям Лиды.

На обратном пути Пыжовы потихоньку делились впечатлениями. Анастасия Харлампиевна отметила, что теперь ей понятно, почему у беленькой Лиды такие неожиданно черные глаза: сваха была ну просто ярко выраженной прибалтийкой, очень походила на известную артистку Вию Артмане, а Лида — копия мать, вот только глаза отцовские, греческие — темные, как южная ночь. И еще обратила внимание на то, что по речи сват ничем не отличается от русских, а у свахи выговор такой же милый, как бывает у иностранок...

Как бы там ни было, вскоре отгуляли свадьбу — не очень шумную, не очень пышную, но веселую. Приехали из Углегорска Фрося со своим Павликом, собрались родственники, близкие друзья с завода и среди них, конечно же, непременные участники семейных торжеств Пыжовых — Пантелей Харитонович Пташка с Власьевной. А больше — молодежь, которая и задавала тон веселью. И «горько» кричали, и заздравные тосты провозглашали, и одаривали молодоженов, и танцевали... Все это по-своему, нисколько не считаясь с прежним церемониалом. От старого осталось лишь то, что народ мудро веками сохранял, заботясь о здоровом потомстве, — так и не выпитые за весь вечер, полные, только пригубленные бокалы с вином перед новобрачными...

А на другой, после свадьбы день Пыжовым принесли повестку. Приняла ее Аленка, недоумевающе повертела в руках, протянула матери:

— Что это? Папу в суд вызывают... За что?!

Анастасия Харлампиевна, перечитав повестку, сказала дрогнувшим голосом:

— Наверное, какая-то ошибка...

В доме Пыжовых залегла тревога, Аленка, примчавшаяся из пионерского лагеря на свадьбу брата и собравшаяся было уезжать, задержалась. Не могла она уехать в неведении. Листала у себя конспекты лекций, все время прислушивалась к взволнованным шагам матери и косилась на входную дверь: вот-вот должен прийти отец. Он и в самом деле не задержался.

— Опять голова? — заговорил с порога, увидев на лбу жены марлевую повязку. — Беда мне с тобой, Настенька. Надо же беречься.

— Тебе бумага пришла, Сережа, — сказала она.

— Бумага? Мне?.. Вроде ниоткуда не жду.

— В зале на столе лежит.

— Посмотрим, посмотрим... — Взял повестку, скривил губы — Подал-таки...

Две пары глаз, устремленных на него, одинаково тревожились и вопрошали. Сергей Тимофеевич усмехнулся:

— Чего переполошились? Во, трясогузки. Суд-то наш, советский. Такой же государственный орган, как и другие.

— Сережа, ты, пожалуйста, этим не шути, — промолвила Анастасия Харлампиевна. — Мы волнуемся.

— И напрасно, — возразил Сергей Тимофеевич, — Это же не уголовщина. Крупно поговорили со сменщиком Даже смешно, что там можно разбирать. Ну, назвал его кулацким последышем. Так любому суду докажу это фактами

— Я тебе верю, папка! — воскликнула Аленка.

— Весьма признателен, — очень даже серьезно отозвался Сергей Тимофеевич. И, конечно же, после этого впечатляющего диалога от напряжения не осталось и следа.

— Ну вот, — заспешила Аленка, схватила рюкзак, каску. — Дома — порядок, с молодоженами попрощалась, к Иванчику заезжать некогда... Теперь прикладывайтесь, дорогие родители, — подставила для поцелуев щеку матери, отцу, — побежала, чтобы добраться засветло. — Уже от порога крикнула: — Да, мам, будет что от Олежки — напиши мне!

Обеспокоенная повесткой, Анастасия Харлампиевна отпустила дочку без обычных напутствий. Оставшись вдвоем с мужем, озабоченно спросила:

— В самом деле, Сережа, ничего страшного?

— Абсолютно, — решительно проговорил Сергей Тимофеевич. Не очень вдаваясь в подробности, он рассказал о взаимоотношениях с Семеном Коряковым, недоуменно пожал плечами: — И сам не ожидал такого вероломства. Сейчас, как обычно, сменил меня и — ни гу-гу. Правда, глаза отводил. А я-то подумал: последний разговор повлиял — совестится, мол.

— Видишь ли, редко кому нравится, когда в их жизнь вмешиваются, — проронила Анастасия Харлампиевна.

— Мне его личная жизнь не нужна, — сказал Сергей Тимофеевич. — Пусть живет, как хочет, как знает. Но когда личное стыкается с общественным!.. При всяких обстоятельствах, даже если это не так уродливо, как в случае с Коряковым, надо брать под защиту интересы общества. Только так у нас должны строиться взаимоотношения личности и коллектива, если мы хотим остаться созидателями. Иначе можно прийти черт знает к чему!

— Вообще-то известно, к чему, — заметила Анастасия Харлампиевна. — К обществу потребителей... А вот черта, Сережа, не обязательно вспоминать. Некрасиво. Солидный человек...

— Вывел же из терпения! — воскликнул Сергей Тимофеевич. И, заметив снисходительно-укоризненную усмешку жены, добавил: — Небось и ты не удержалась бы, послушав его: «Мне надо — беру!..» Вон каков фрукт. А если все вот так?! Да тут не то что лаяться!.. Подле него мальчонка вертится, девчушечка поднимается. Он же, паразит, приобщает их к своей вере!

— Потом в школу подбросит, — закивала Анастасия Харлампиевна. — И нам придется переучивать. В семье — одно, в школе — иное. И замечется неискушенная ребячья душа между добром и злом. Тут он тебе по-рыцарски храбр и благороден в столкновении с подлостью, а на следующей перемене вдруг подставляет ногу бегущему первоклашке и тот разбивается в кровь. Вчера готов был все отдать своему товарищу, а сегодня ворует у него авторучку. Этот вовсе неуправляем, будто запрограммирован на антиобщественные действия... Мы будем ахать, охать, удивляться, возмущаться, искать педагогические ошибки, объяснять пороки возрастной неуравновешенностью, закрывая глаза на тот неопровержимый факт, что ведь абсолютное большинство школьников — дети как дети... Читала я эти проблемные статьи о «трудных» ребятах и в нашей наробразовской прессе, и в «Литературке». Всякое пишут. Бывает, очень, толково. Но больше — вокруг да около. Иногда и вовсе несут ахинею, обвиняя во всем школу, учебные программы, методику... А все гораздо проще и... сложней: в этих неокрепших созданиях жестоко схлестываются два мировоззрения, два диаметрально противоположных представления о порядочности. Потому они и «трудные». Пересилят добрые, общественные начала, которые мы прививаем в школе, — спасен человек. Не справимся — в жизнь входят вот такие, как твой Коряков. Знаем и изворотливых малых: дома следуют домашним канонам, в школе — школьным, а в результате получаем приспособленца, лицемера.

— Что и говорить — трудный хлеб едите, — сказал Сергей Тимофеевич. — Только и вы, педагоги, как мне представляется, не до конца масляные.

— Не возражаю, — отозвалась Анастасия Харлампиевна, — У вас на заводе свои недостатки, трудности, неприятности. У нас — свои.

— Я, Настенька, о том, что школа, давая знания, должна еще и помогать родителям воспитывать в их детях чувства, понимание красоты, благородство. А этому, извини меня, малообразованного, в современной политехнической школе недостаточно уделяется внимания.

— Почему? Я бы так не сказала. Это ведь неразрывно — учеба и воспитание.