Образы Италии - Павел Павлович Муратов

скульптура не могла не прийти к тому, это, впрочем, можно предчувствовать уже в метопах первого храма. На них изображены мифы. Глубочайшим отличием греческого архаического искусства от всех искусств тогдашнего Востока была его вдохновленность мифами. Когда на берегах Эгейского моря находят древние украшения и предметы быта и культа, то об их принадлежности к циклу греческой жизни говорит не столько стиль этих вещей, сколько тема: дела богов и героев. Греческое сознание не довольствовалось, когда могло, простым символом божества, заключающего в себе все возможности чуда и неподвижного в своей царственной власти над миром. Божественное раскрывалось для него в действии, в движении. Вместо религиозной догмы оно создало религиозную игру, религиозную драму, составляющую содержание мифов. Искусство, призванное на службу этой религии, неминуемо должно было найти свою цель в спиритуализации материального мира.

Ибо что такое миф, как не просветление мира, не освобождение духовного существа всех материальных вещей и явлений. Идея всегда готова отделиться от них и взлететь, как Пегас, который рождается из крови Медузы, обезглавленной Персеем на одной из метоп древнейшего Селинунтского храма. Этот неумело вырубленный герой положительно кажется настоящим героем ранней греческой весны. Его победа – это первая победа греческого гения, светлого и текучего, как те пламенные языки, которые некогда снизошли на апостолов.

Восток до сих пор изумляет своим чувством вещи, чудесной способностью материализации самых отвлеченных понятий и фантастических образов. Греческое искусство, сложившееся под сильным впечатлением этого гениального подчас овеществления духа, с самого начала вступило решительно на обратный путь, стремясь к одухотворению вещества. На первых порах оно, может быть, кое-что потеряло в избранности и аристократичности. Окружавшая его среда могла не быть так остро чувствительна и тонко восприимчива к вещественной красоте, как это требовалось восточным искусством. Изваяния древнейшего Селинунтского храма кажутся грубыми в сравнении с кружевным плетением ассирийских рельефов и ювелирно-точной насечкой египетских иероглифов. Искусство Древнего Востока было типичным искусством для любителя, и религиозность его замыкалась вместе с тесным кругом касты жрецов. Только в Греции художественное растворилось в жизни всей нации и пропитало ее. Нас поражает то чувство первой необходимости, которое всегда есть в созданиях греческого искусства. Но оно понятно, если вспомнить, что темой этого искусства были мифы – внутренняя и необходимая правда всех явлений природы и жизни, просвечивающая сквозь их материальную оболочку.

Одна из метоп позднейшего Селинунтского храма, посвященного Гере, и как раз та, которая находилась на середине переднего фасада, изображает Зевса и Геру. Содержание этой сцены может быть передано словами, которые Гомер вложил в уста Зевса, увидевшего Геру: «Остановись, помедли, прежде чем удалиться… Раздели мое ложе; никогда ни богиня, ни смертная не пробуждали во мне подобных желаний». Художественная тема рельефа заключается в движении Зевса, привлекающего к себе Геру, и в движении богини, откинувшей с лица покрывало. Можно различно объяснять происхождение изображенного здесь мифа. Было ли поражено греческое воображение властью женской прелести, не щадящей ни людей, ни героев, ни богов? Угадывало ли оно божественную силу во взаимном притяжении любящих? Видело ли оно в этом союзе Зевса и Геры освобожденную от случайностей жизни и потому достойную поклонения в храме идею брака? Важно во всяком случае то, что здесь религиозная тема нашла свое выражение в драматическом действии, сообщающем ей удивительную человечность. Драма сосредоточена на простом и в то же время как-то странно увлекательном движении протянутой руки бога. Этот жест так часто встречается на рельефах и на вазах, что он давно запомнился нам как одно из чисто греческих движений. Есть особая категория движений, которая всегда связывается в нашем представлении с греческим миром. Понятно, почему это так, – мы больше всего знаем его через искусство, а греческое искусство – это комплекс движений, выражающих комплекс идей. Самостоятельная жизнь каждого из таких движений неудивительна, ибо неудивительна самостоятельная жизнь выражаемой им идеи. Нужны были огромные интеллектуальные силы, чтобы народное творчество могло подняться до такой отвлеченности. Греческий дух охладил и просветлил жаркие и темные восприятия мира, порожденные Востоком. В древний хаос вещества влилась крепкая влага интеллектуализма, и там, где раньше было только смешение стихий и неясные сонмы богов и демонов, открылась прозрачная даль и выступили отчетливые формы. Греческий ваятель метопы Зевса и Геры был способен найти твердое формальное выражение даже такой теме, как любовь богов. Его проницательный взгляд нашел ответное движение чувств, внушаемых лицезрением богини, его умелая рука превратила камень в живую ткань рельефа. Люди с таким острым взором и с такой счастливой рукой должны были вступить в историю победителями.

Агригент

Поездки по Сицилии лишены той легкости и простоты дорожных впечатлений, которая отличает современный быт итальянского путешествия. Здесь всегда чувствуешь себя, как в какой-то очень далекой стране или, может быть, так, как чувствовали себя в Италии путешественники прошлого века. На станции Джирдженти приезжего ожидает старомодная, слишком поместительная коляска, высланная стариннейшей провинциальной гостиницей. Важная медлительность кучера, тяжелая рысь больших и тощих лошадей, обилие потертых галунов на платье слуги – все говорит здесь о почтенных традициях и скудных доходах. Пока этот респектабельный экипаж подымается потихоньку в гору, к виднеющемуся вдали темному коричневатому городу, можно успеть соскучиться. Но ведь скука – тоже одна из традиций провинциального благородства. Джирдженти окружено поместьями, где большие и малые владетели до сих пор скучают от скупости или от бедности так же гордо, как испанские гранды. По улицам города наша коляска громыхает еще более медленно, несмотря на громкое хлопанье бича, которое привлекает к окнам любопытные головы и издалека заставляет прохожих останавливаться и прижиматься к стене. Наконец останавливаемся и мы. Выражение исполненного долга появляется на лицах кучера и слуги, который тащит вещи по лестнице, напоминающей своей крутизной лестницы Палатина. В столовой – большие каменные плиты пола, затопленный камин, говорящий о свежести февральских вечеров, необильный сицилийский ужин и покрытая густым слоем пыли бутылка золотистого, сладкого и липкого муската, добытая из старинного богатого погреба.

Конечно, никто не приезжает сюда ради современного унылого и ничем не замечательного Джирдженти. Но в нескольких километрах в сторону недалекого отсюда моря находятся развалины большого античного города, называвшегося Акрагасом или Агригентом. В V веке до Р. X. Агригент насчитывал несколько сот тысяч жителей и был вторым городом Сицилии после Сиракуз. Он славился богатством, любовью к роскоши и изнеженностью своих обитателей, успешно менявших сицилийскую пшеницу, оливковое масло и вино на африканское золото и слоновую кость. Берега Африки недалеки от Джирдженти. С площадки на конце нынешнего города виден серебряный блеск моря,