Селянин - Altupi

жил только по своим. Да, родители его частенько ограничивали, зажимали деньги, сажали под домашний арест, но он же всё равно изворачивался! И тогда эти меры были за дело — за пьянки с лёгкими стимуляторами, прогулы лекций, неуды в семестрах. Но сейчас любовь! Настоящее чувство! На всю жизнь!

Кирилл едва не хныкал как ребёнок, у которого отбирают найденную на улице самую замечательную и интересную игрушку только за то, что она, по мнению взрослых, грязная и уродливая. Он любил Егора. Без вранья любил. И сейчас, когда после нескольких безмятежных дней угроза расставания вновь нависла дамокловым мечом, страх снова пропитывал его, как в тот первый день их совместной жизни — без Егора ему весь свет не мил. Ни Турциями, ни Кипрами, да хоть Япониями с Америками уже не соблазнишь. Только этот маленький уютный мирок, тихая гавань под названием село Островок. Маленькое село в одну улицу, где за день человека встретить проблематично, где куры и кошки, где сено и навоз, где счастье и покой. Кириллу было хорошо в этой семье, где его поняли, простили, приласкали.

«Неужели ты думал, это будет длиться вечно — твой маленький, уютный мир? Он ведь не рай на земле. Закончится лето, наступит осень, зима — с грязищей по яйца, необходимостью топить печку, просыпаться в холоде и сидеть с голой жопой в обледенелом сортире. Закончатся снятые с карточки деньги, придёт время копеечной зарплаты, если не учитывать суровых дядек из военкомата. Закончится романтика, Кирюша. Пройдёт твоя любовь, завянут помидоры». В голове звучал то голос матери, то отца, то неизвестно чей, с назидательно сочувствующими интонациями. Голос этот, его внутренний голос, сокрушенно вздыхал и советовал: «Беги, парень, беги, пока не поздно, езжай домой к готовой кормушке! Порой голос принадлежал прежнему ему, а Кирилл больше остальных не переварил быдлятского себя! Ему нравился сегодняшний он, и поэтому Кирилл отчаянно сопротивлялся.

Все эти диалоги и монологи происходили внутри него. Снаружи он оставался бодр и весел, развлекал Егора шутками и смеялся вместе с ним. Иногда даже громче него. Всю дорогу по пути назад в Островок Кирилл в лицах пересказывал новые эпизоды «Звёздных войн», особенно рьяно стебясь над Кайло Реном.

— И вот напряжённый момент, он снимает маску, и весь кинотеатр такой: «Бля! Надень её обратно!» Кайло реально такой уродец — лопоухий, носастый! Все такие: «Понятно, почему он маску носил!»

Кирилл ржал, а Рахманов только улыбался. Наверно, больше из вежливости, чем от качества спектакля. Сцепив пальцы в замок на коленях, он смотрел на приближающуюся деревню.

— Ну, чтобы понять, кино смотреть надо, — не обиделся на него Калякин. Помолчал секунду. — Егор, а ты давно в кинотеатре был?

— Когда учился. У нас в городе кинотеатр давно закрыли. «Великий Гэтсби» смотрел последний раз.

От дальнейших вопросов Кирилл отказался, потому что представил, что Егор ходил в кинотеатр с Виталиком, и они там обнимались на последних рядах или держались за руки. От этого стало грустно. Печалей к гложущим его тревогам прибавилось.

— Понятно, — бодро ответил он и сделал вид, что сосредоточился на дороге. Они как раз подъезжали к ведущему в деревню съезду с шоссе и через две минуты достигли его. Иномарка привычно перевалилась с асфальта на щебень и затряслась по неровностям. Пока, загородившись от солнца козырьками, они медленно проплывали мимо бурьяна, руин церкви, деревянных хаток, беспокойство Кирилла нарастало — вдруг за изгибом улицы увидит ведомственный уазик или какую другую машину, людей из компетентных органов, приехавших по указу депутата Калякина. Это был бы ужасный ужас.

Солнышко светило, птички пели, мотыльки порхали, а он, огибая кусты на этом повороте, мандражировал, блять! Егор его нервозности не замечал или просто не лез не в своё дело, по крайней мере, ничего не спрашивал, смотрел в окно на свою просторную, богом позабытую клетку. Возможно, думал, что выбраться из неё сможет только в одном единственном случае.

Усилившая тревога длилась недолго: изгиб остался позади, и Кирилл увидел конец улицы с полным отсутствием транспорта. Банкиршин дом скучал в безмолвии, неполитые цветы за забором чахли. Дом Пашкиной бабки опять зарастал травой. На обочине перед Рахмановыми в пыли, будто на пляже, развалились куры. Посигналив, Кирилл спугнул их и свернул на облюбованное ими место.

— Приехали, — нараспев сообщил он. Машина дёрнулась и заглохла. Хер с ней. — Отнесём пакеты и поеду, да?

Егор кивнул. Они синхронно вышли из машины в знойный полдень и открыли задние дверцы. Кирилл взял за ручки три находившихся по его сторону пакета-майки с продуктами, хозяйственным скарбом, витаминами для скота, но тут в его кармане зазвонил смартфон. Оставив пакеты и выпрямившись, Кирилл достал его, на девяносто процентов уверенный, что это мать. Егор вопросительно смотрел на него поверх запылённой крыши.

— Отец, — буркнул Кирилл, сомневаясь, стоит ли отвечать. Но Егор кивнул и тактично удалился. В одной руке он, сгибаясь вправо, понёс два пакета, в другой — три пустые банки, держа их в горсти за горлышки. В его поведении опять сквозила равнодушная отрешённость, смирение с происходящим, какой-то фатализм. Не верил Егор в их будущее. Он-то как раз видел, как хрупок их мирок — его купол тоньше мыльного пузыря, а они оба хоть и совершеннолетние, но абсолютно бесправные.

Звонящий не унимался. Кирилл вздохнул и принял вызов.

— Алло…

— Кирилл! Ты ещё не дома? — Отец не интересовался, он прекрасно знал ситуацию и рычал. Ну, начинается…

— Нет, — ответил он односложно, чтобы не дать сказанное использовать против себя. Интонация единственного слова хорошо выражала, как его все достали.

— А когда ты будешь дома? Тебе сколько раз ещё повторить, чтобы ты немедленно… понял? Немедленно ехал домой? И не к себе, а к нам! Здесь поговорим.

Кирилл закатил глаза. Ему претило, когда с ним разговаривают, будто он маленький, и грозят наказанием. В мозгу возникал психологический барьер, сковывающий голосовые связки или генерирующий только грубости.

— Что ты молчишь? — через минуту потребовал отец.

Кирилл издал тягостный вопль и, зачем-то измерив улицу шагами, сподобился ответить: отец, если уж брался за воспитание, становился ещё жёстче матери, не любил, чтобы ему перечили, а сын-пидор — пятно на его репутации, карьера ведь превыше семьи. Хотя они думают, что делают благое дело, вправляя сыну мозги, заботятся о его будущем. А Кирилл хотел для себя то будущее, в которое не верил Егор.

— Я не молчу,