Сибирская жуть-5. Тайга слезам не верит - Андрей Буровский

Потому что если сам Покойник по-тихому смылся, как только Хипоня вылез вообще на свет божий — вдруг его во что-нибудь, да втянут?! — то Рита наблюдала с упоением, как разбираются городские. Вот оно в чем дело-то! Вот в чем! И Рита упоенно предвкушала, как она будет разносить по всей деревне, описывая эту сцену, как будут обрастать эти рассказы сначала реальными, потом все более фантастическими деталями!

— Алексей Никодимыч… — позвала Рита вздрагивающим, замирающим от упоения голосом, — у вас что, даже до Карска нет? Потому что завтраком-то я вас накормлю, а вот что вы дальше делать будете…

Доцент обратил к Рите такой пустой, такой отчаянный взгляд, что сердце у нее заколотилось от все того же упоения: какой кладезь сплетен открывался! Сколько пересудов можно было развить вокруг одного этого взгляда!

— Вещи… есть… — произнес доцент не своим обычным, а гулким и чужим голосом, как бы исходящим из бочки или подземелья.

— Давайте я вас накормлю, а потом уж вы посмотрите, что за вещи… Если вам продать их надо, давайте я вас провожу — это Матрена Бздыхова умеет.

И так, сделавшись лучшей наперстницей, Рима кормила доцента, помогала ему собрать груду своего барахла, отвела в магазин с выжженной на доске у входа неровной надписью: «Мадам ВздоховаЪ. Колониальнiя и бакалъйныя товарi». Даже доцент содрогнулся при виде этой надписи.

И оставила Рита доцента Хипоню в этой маленькой, тесной хибарке, наедине с «мадам Вздоховой», кинулась разносить первую порцию сплетней… Почему первую порцию? А потому, что вечером доцент вернется ночевать и принесет новую порцию рассказов, историй про свои похождения. Завтра можно будет начать новый виток…

Рита еще не знала, что доцент не придет ночевать. Не знала еще и того, что почти что на ее глазах произошла не менее важная, прямо-таки эпохальная история, а она ее так вот и упустила! Всего-то и стоило, что сделать три шага, приоткрыть дверь… и она увидела бы то, что теперь только слышала от соседок!

…Потому что, пока Рита обхаживала Хипоню, к машине Стекляшкиных решительным шагом и с независимым выражением лица направилась жена Динихтиса, семиклассница Танька. Ухо у нее все еще распухло и отвисало, как у сеттера, но в остальном узнать ее было непросто.

Таня шествовала в черной обтягивающей блузке, в черных же кожаных брюках, плотно обтянувших не по годам обширный зад. Волосы Танюша зачесала вверх, собрала в высокую прическу, добавлявшую ей несколько годков. Золото в ушах, золото на пальцах, золото на шее. Раскраска вождя сиу, вышедшего на тропу войны.

Весь облик Татьяны даже сам по себе уже демонстрировал что-то вроде «Нате!» или «Вот вам всем!». А ее спокойно-вызывающее, нагло-высокомерное размалеванное лицо только усиливало впечатление. Трудно описать, какой контраст составляла Танька и с Ириной, и с Тоней — в скромном платье, без вызывающего макияжа. Две нормальные девочки сидели каждая в своей машине, а тут вот подрулило вот такое…

Динихтис бежал в трех шагах сзади, с улыбкой виноватой и донельзя жалкой. С такой улыбкой, что Мараловы невольно отвернулись.

— Та-анечка, мой друг… Ты не очень там задержишься?

Танечка шагала с видом вызывающим и независимым.

— Та-анечка, мой друг… Ты меня слышишь?!

— Слышу, слышу, — замедлить шаг Танечка и не подумала.

— Та-анечка, мой друг… Ты не очень там задержишься?!

— Да не очень, не очень.

И Стекляшкин, и Мараловы, и Тоня уставились на нее, что называется, вылупив глаза. А Танька, довиляв задом до машины, непринужденно спросила:

— Вы не подбросите меня до Абакана? Я туда отдохнуть собиралась.

Никто не шелохнулся, и Татьяна снова обратилась:

— Пожалуйста, добросьте до Абакана! Я заплачу… Вот! — на ладони Таньки сверкнуло что-то каменное с золотом, редкое и дорогое. Динихтис улыбался так, что отвернулась и Ревмира, а Ирине стало жарко не только лицу — всей шее и груди тоже, так жалко ей стало Динихтиса.

— А тебе не рано одной отдыхать в Абакане? А, прелестное дитя? — разлепил наконец губы Маралов.

— Я уже в восьмой перешла! — почти что огрызнулась Танька. — Так неужели ни у кого не найдется местечка?!

— Н-ну садись…

С победным выражением лица Танечка плюхнулась в машину. Динихтис только жалко улыбался. С трясущейся головой, с нелепо выпяченным пузом он долго махал вслед машине. И та же жалкая улыбка не сходила у него с лица.

— Не вернется, — шептал Динихтис, махая вслед машине даже когда ее и след растаял.

И если бы Рита не так долго копалась в тряпках Хипони, она бы это уж точно увидела!

Впрочем, и приключения Хипони Рита изучила недостаточно… А приключения эти отличались, прямо скажем, некоторым своеобразием. Продолжение этих приключений начались в тот момент, когда доцент обнаружил, что дело будет иметь с дамой… И как не был раздавлен доцент, как ни был он обескуражен происшедшим, как ни плохо ему было, а тем не менее глаза его, независимо от его воли, начали излучать желтый блеск, а губы по многолетней привычке тут же сложились в сладкую улыбку.

Вдвоем они осмотрели барахло, сбыв которое, надеялся добраться до Карска доцент: три нестиранные черт знает сколько времени, подранные во множестве мест рубашки, полфлакона одеколона «Шипр», три соломенные шляпы от солнца, кокетливые желтые трусы с черным вышитым грибочком, маникюрные ножницы… Остальное потерялось, забылось в избушке, так и уехало в машине Стекляшкиных.

— Ах, господин доцент, господин доцент!.. Ну и что вы за это все просите? За это, вы меня простите, вы и до Абакана не доедете!

— Ах, мадам, знали бы вы, как превратности судьбы играют порой человеком!

— Так ведь все равно не доедете…

— Не доеду, так пройду весь путь пешком! Коварство тех, кому доверяешь, порой куда тяжелее любого пути в неизвестное.

— Да уж куда вам дойти-то… Алексей Никодимыч, вы бы помидоры пропололи да горох получше подвязали… Я через несколько дней все равно за товаром поеду; поработаете — могу взять и вас…

Дико и тупо уставился Хипоня на Матрену. Ему предлагали, кажется, мотыжить в Малой Речке огород?! Ему?! Автору книг и учебников?! Но была тут, была и еще некая сторона… Матрена улыбалась так, что не понять ее не смог бы даже ровесник Таньки Динихтис, а не то что многоопытный Хипоня. Губы призывно изгибались в милой улыбке, глаза томно мерцали в полутьме лавки, из-под банок с огурцами и пакетов с макаронными изделиями. И дрогнул доцент! Дрогнул, не забыв рассказать несколько потрясающих, даже отчасти правдоподобных историй про то, как его цинично, подло бросили посреди Саянских высей, отняв всю его наличность, собственность и движимость, как его предала страстно любимая женщина и как жизнь не оставляет больше выхода.

Нельзя сказать, что так уж перетрудился Хипоня, выдергивая сорняки из влажной, унавоженной земли матрениного огорода. Стонать и кряхтеть не имело особого смысла — никто не слышал звуков, издаваемых им на огороде. Пришлось повязать вокруг головы один из носовых платков и немного все же поработать.