Часть целого - Стив Тольц

Это произошло на празднике по случаю дня рождения. Имениннику исполнилось пять лет — знаменательная дата. Свое пятилетие я пропустил, поскольку в то время лежал в коме, но и от этого не ждал ничего хорошего — предвидел, что событие будет безрадостным. Понимаешь, в этот период детская невинность подвергается испытанию, и пятилетний человек задается вопросом, почему он внезапно начинает разрываться между честолюбивыми замыслами и желанием подольше поспать. Тягостно. Но я больше не ходил на костылях и не мог пользоваться своей болезнью в качестве предлога, чтобы бежать от жизни. Терри, наоборот, испытывал возбуждение и с рассвета ждал у дверей в праздничном облачении. Ну что, ты получил ответ на бесящий меня вопрос, каким был Терри Дин в детстве? Изгоем? Непослушным, упрямым болваном? Ничего подобного. Таким был не он, а я.

Явившись надень рождения, мы услышали смех и пошли на звук через прохладный светлый дом на не отгороженный забором задний двор, где детей развлекал фокусник в яркой черной с золотом кепке. Он демонстрировал дешевые трюки. Покончив с голубями, он взялся предсказывать по рукам. Поверь, если самому никогда не приходилось видеть, нет ничего глупее предсказателя на детском празднике. Я слышал, как он говорит: «Ты вырастешь большим и сильным, но только если будешь есть овощи». Было ясно: его подговорили родители и заставили обманывать крошек, и он нес несусветную чушь насчет их будущего. Неприятно сталкиваться с ложью и развращенностью на дне рождения ребенка, но в этом нет ничего удивительного.

Затем мы играли в «передай пакет» — сидели в кружок и передавали друг другу какую-то пустяковину, завернутую в газету, наподобие дохлой рыбы. Каждый раз, когда прекращалась музыка, тот, кто держал в руках сверток, снимал один слой обертки. Это было испытание алчности и нетерпения. Я вызвал волнение, когда остановил забаву, решив почитать газету. Заголовок гласил: в Сомали произошло землетрясение и семьсот человек погибло. На меня зашикали, раздались крепкие словечки. Уверяю тебя, детская игра — не шутка. Я передал сверток дальше, но каждый раз, как он попадал мне в руки, я вглядывался в строки, желая узнать больше о землетрясении. Других детей не интересовало, что стало с жизнями семи сотен им подобных, — им не терпелось получить сувенир. Наконец был снят последний газетный слой. Под ним оказался флуоресцентно зеленый водяной пистолет. Победитель издал радостный вопль. Побежденные цедили радость сквозь стиснутые зубы.

Ноябрьское солнце согрело нас, и кое-кто из ребят прыгнул в чистый голубой бассейн — поиграть в Марко Поло. Один из игроков плавал с закрытыми глазами и пытался поймать других, тех, что глаз не закрывали. Если он кричал: «Марко!» — они отзывались: «Поло!» А если приказывал: «Рыба, вон из воды!» и, открыв глаза, видел, как кто-то вылезает из бассейна, тому, кому не повезло, предстояло водить и плавать с закрытыми глазами. Не представляю, как все это соотносилось с жизнью и временами Марко Поло, но мне слышалось в этих возгласах нечто критическое.

Пока Терри бултыхался в бассейне, я стал жертвой еще одной жестокой игры — «музыкальных стульев». Стульев было на один меньше, чем играющих, и когда музыка останавливалась, все бежали занять место. На детском празднике преподавались уроки реальной жизни. Музыка играла, и никто не знал, когда она оборвется. В течение всей игры участники были настороже, напряжение нарастало и становилось невыносимым. Игроки водили хоровод вокруг стульев, но танец не приносил радости. Все не сводили глаз с женщины рядом с приемником — ее рука замерла на рукоятке громкости. Время от времени кто-то неправильно оценивал ее жест и плюхался на стул. На него кричали. Танцор вскакивал. Он проиграл, а музыка продолжалась. На детских лицах застыла гримаса страха — никто не хотел выбывать из игры. Женщина обманывала танцующих — притворялась, что повернет регулятор, и дети дружно ругались на нее. Игра отражала настоящую жизнь: ведь в жизни тоже не хватало стульев, удачных времен, не хватало еды, радости, кроватей, работы, смеха, друзей, улыбок, денег, чистого воздуха, чтобы дышать… а музыка все играла.

Я выбыл одним из первых и стал размышлять. В жизни следует всегда приходить со своим стулом, чтобы не полагаться на все убывающий общий ресурс. И тут со стороны бассейна раздался шум. Я устремился в ту сторону. Руки Терри были глубоко в воде, а из кристально чистой глубины к тему тянулись две другие ручонки и старались выцарапать моему брату глаза. Сцена не поддавалась объяснению: Терри кого-то пытался утопить.

Остальные дети собрались на лужайке: все «рыбы» повыскакивали из бассейна. Какой-то перепуганный мужчина прыгнул в воду, оторвал моего брата от мальчишки и вытащил обоих на берег, и там мать чуть не утонувшего сына крепко вмазала Терри по физиономии. Брат, защищаясь от разгневанных родителей, стал объяснять, что парень жульничал.

— Я не жульничал! — расплакался мальчишка.

— Я все видел! — закричал Терри. — Твой левый глаз был открыт!

— Но если даже так, — оборвал его отец, — это всего лишь игра.

Отец не сознавал одного: слова «всего лишь игра» ничего не значили для Терри Дина. Для него жизнь и была игрой, а игры были жизнью, и если бы я этого не понял, мне нечем было бы подпитывать свои собственные темные мстительные фантазии, которые так неожиданно изменили ход жизни брата.

Это мучительное для меня воспоминание: тогда все мои наихудшие порывы слились воедино в один постыдный момент. Терри долгое время учился дома — впитывал знания в свободное время между спортивными тренировками, но меньше чем через месяц после случая в бассейне пошел в школу. Я страшился этой минуты, потому что мог открыться секрет, который я до этого скрывал от родных, — мою потрясающую непопулярность среди сверстников. Близнецы Дейв и Бруно Браунинги привязали меня к толстой ветке растущего за гимнастическим залом дерева. Эти парни были не только признанными школьными хулиганами — за ними водились и другие делишки: кражи и уличные драки, и я не сомневался, что по ним плачет тюрьма или могила, но настолько мелкая, чтобы всякий идущий мимо наступал на хладные лица юных мерзавцев. Пока они затягивали узлы, я спросил:

— Как вы догадались, что это мое любимое дерево? Господи, какой прекрасный вид. Красота! — Я продолжал хорохориться, а они уже слезали на землю. — Честно, парни! — крикнул я им. — Вы даже не понимаете, что потеряли! — Я показал большие пальцы собравшимся у подножия ствола.

Мое застывшее лицо оттаяло при виде стоявшего среди них и смотревшего на меня Терри. Поскольку он считался героем спорта, мальчишки расступились и пропустили его вперед. Я изо всех сил старался сдержать слезы, но продолжал линию:

— Привет, Терри! Это просто фантастика! Поднимайся ко мне!

Брат залез на дерево, сел напротив меня на ветку и принялся развязывать узлы.

— Что такое с тобой?

— Ты о чем?

— Все тебя ненавидят?

— Обычное дело. Я непопулярен. И что из того?

— Но почему они тебя ненавидят?

— Надо же им кого-нибудь ненавидеть. Так кого же, как не меня?

Мы просидели на дереве пять часов — целый день, — два из которых я испытывал сильное головокружение. Время от времени звенел звонок, и ученики переходили из класса в класс, послушные и в то же время безумные, как солдаты в промежутке военных действий. Мы смотрели на них весь день и молчали. И в тишине все различия между нами показались неважными. То, что Терри качался рядом со мной на ветке, было великим проявлением солидарности. Его присутствие на дереве словно бы говорило: «Ты одинок, но не совершенно одинок. Мы братья, и этого ничто не может изменить».