Часть целого - Стив Тольц

На следующее утро я увидел, как отец тащил два чемодана, а Терри едва плелся за ним к нашей семейной машине. Дверцы захлопнулись, и они скрылись в жутких клубах пыли. Через два месяца, когда они вернулись, Терри рассказал, что они ездили по всему штату за местной футбольной командой и присутствовали на всех ее играх. Через две недели футболисты стали их замечать и, тронутые преданностью хромого ребенка, сделали моего припадающего на ногу брата неофициальным талисманом команды. При первом удобном случае отец облегчил душу, рассказав игрокам обо мне и том влиянии, какое я оказывал на Терри, и попросил футболистов восстановить истинно австралийский дух, покинувший левую ногу его сына. Команда единодушно откликнулась и взялась задело. Терри вывели на безупречно зеленое поле и под жарким дыханием солнца стали посвящать в тонкости игры; и он, стараясь произвести впечатление, стал хромать все меньше и меньше. Через два месяца путешествий он больше вообще не хромал и превратился в настоящего маленького спортсмена. Отец добился своего. Терри заразился любовью к спорту.

Вернувшись, он вступил в местный футбольный клуб. В то время играли жестко: родители, глядя, как их отпрыски крушат друг другу головы в прохладных вечерних сумерках, корчились от восторга. Дети выказывали наличие силы духа и даже если уходили с поля в париках из засохшей крови, все были довольны. В Австралии, как и везде, обряд переходного возраста — вещь немаловажная.

Сразу стало понятно, что Терри — игрок выдающийся, ни больше ни меньше звезда. Глаз радовался, когда он рвался вперед, отдавал пас, делал финт, обводил и отрывался от гнавшихся за ним маленьких костлявых командных собратьев. Он бегал как заведенный, однако всегда был собран. На поле совершенно менялся, и, хотя во всех мыслимых и немыслимых ситуациях частенько валял дурака, во время игры он напрочь терял чувство юмора. Стоило прозвучать свистку, и он начинал относиться к овальному мячу с такой же гробовой серьезностью, как ангиохирург к овальному сердцу. Как меня и, наверное, большинство австралийцев, Терри воротило от власти. Дисциплина была противна его натуре. Если он шел к стулу, но в это время кто-то просил его сесть, он скорее бы вышвырнул этот стул из окна, только бы не подчиняться. Но в плане самодисциплины он не уступал дзен-буддистам. Терри было не остановить. Он готов был тренироваться до тех пор, пока на небе не всходила огромная, похожая на мыльный пузырь луна. В дождь приседал и отжимался, а когда солнце скрывалось за зданием тюрьмы, шлепал бутсами по слипшейся мокрой траве и лужицам грязи.

Летом Терри приняли в местную команду игроков в крикет, и в ней он тоже начал блистать с самого первого дня. В качестве боулера отличался быстротой и точностью, бил мощно и метко, глаз его никогда не подводил, реакции были на высоте. Сама его естественность казалась неестественной. Все только о нем и говорили. И когда открылся новый плавательный бассейн, догадайся, кто был первым в воде? Человек, который его построил. А вторым? Конечно, Терри. Ответь мне: может ли человеческое тело быть гениальным? Мускулы? Сухожилия? Кости? Но видел бы ты Терри перед началом соревнований. Само спокойствие! В то время как другие дрожали у бортика бассейна, он вел себя так, будто ждал на остановке автобус. Но вот гремит стартовый пистолет, Терри настолько быстр, что никто не замечает, как он прыгает в воду. А затем несется как метеор. Его должен был кто-то прославлять, и я прятался в глубине трибун и кричал громче всех. Боже, какие это были водные праздники! Мне кажется, что я снова на них присутствую: слышу звуки бултыхающихся в воде тел и шлепанье ног по холодному мокрому полу крытого бассейна, ощущаю едкий запах хлорки, вызывающий у меня приступ обонятельной ностальгии, различаю чмоканье резиновых шапочек, когда их стягивают с головы, и стук капель по кафелю, когда снимают очки. А как эти праздники любили мальчишки! Им словно внушили: «Человеческим существам требуется вода, так что полезайте в бассейн!» Они послушались и были счастливы.

Самым счастливым чувствовал себя Терри. Как же иначе? Он был звездой футбольной команды, крикетной команды и звездой в бассейне. У города появилась собственная знаменитость, тем более привлекающая к себе внимание, что это был семилетний мальчишка. Семилетний! Ему в ту пору было всего семь лет. Терри стал Моцартом в спорте, невиданным ранее талантом. Город его обожал, на него смотрели с любовной истомой и воодушевляли взглядами. Нет смысла отрицать, что его сделали предметом почитания. И местная газета посвящала ему броские материалы. Когда в прессе, пытаясь завоевать популярность на спортивных новостях, публиковали рассказы о юных спортсменах, отец млел от восторга.

На случай, если тебе станет интересно, не было ли между нами соперничества, отвечаю: я не чувствовал ни малейшей ревности. И хотя ощущал себя забытым, как сгоревшие автомобили в заброшенных пригородах, гордился братом, героем спорта. Но в то же время начал тревожиться: я почувствовал в Терри нечто большее, чем ловкость и любовь к спорту.

На эту мысль меня натолкнула не его манера игры, а то, как он наблюдал за игрой других, когда оставался зрителем. Только в те моменты я чувствовал в нем страх. Знаю, о чем говорю, — наблюдал за ним перед тем, как ему объявили приговор: пожизненное заключение.

Мы шли смотреть футбольный матч, и Терри обуревало беспокойство — пустой овал был для него призрачным, загадочным местом. Игра начиналась, он сидел очень прямо и с полуоткрытым ртом, не сводя глаз с поля, ждал, что произойдет. Игра по-настоящему брала его за душу. Словно звучал язык, который понимал он один. Он наблюдал за всем с таким спокойным вниманием, словно перед ним разворачивалось священное действо — будто забить гол в последние тридцать секунд значило себя обессмертить. После игры — кончалась ли она победой или поражением — его душа наполнялась удовлетворением: Терри испытывал религиозный экстаз. Если гол забивала команда, за которую он болел, его сотрясала дрожь — я видел это собственными глазами. Меня не интересовало, что говорили другие: сгорающий от религиозного пыла семилетний мальчуган и без того вызывал страх. Он не переносил игры вничью. После ничьей разговаривать с ним было невозможно. Судейские промахи повергали его в исступление. Я спрашивал:

— Пойдем домой?

Он поворачивал ко мне лицо, в глазах стояла боль, дыхание становилось поверхностным, казалось, он очень страдал. После неудачной игры всем домашним приходилось ходить на цыпочках (а это очень непросто, если пользуешься костылями).

Как я уже говорил, сходства меж мной и Терри не было никакого. Его движения были небрежны, естественны, энергичны, импульсивны, мне же давались с трудом, выглядели болезненными, нерешительными, неловкими. Но особенно отличия проявлялись в навязчивых идеях, или, наоборот, идеи эти формировали наши отличия. Например, если у кого-то из друзей мономания — он боится, что не способен влюбиться, — а другой, актер, только и рассуждает, тот ли нос подарил ему Господь, между ними возникает нечто вроде стены, их общение сводится к серии не связанных одним с другим монологов. В каком-то смысле именно это происходило меж нами — мной и Терри. Брат говорил исключительно о героях спорта. Я, конечно, проявлял к его словам интерес, но чтобы вообразить героя, мне необходимо было представить, что и я способен на нечто подобное. Мне же, мысленно рисующему, что забиваю гол или пробегаю милю за четыре минуты, было доступно лишь номинальное удовольствие. Меня не тешила мысль, что трибуны взревут от восторга: «Какой он быстрый!» Мне требовался иной тип героя.