Пелагия и черный монах - Борис Акунин

В тот же день, обедая в grill-кухмистерской“Всесожжение”, я разговорился с одним любопытным субъектом, тоже имеющимкасательство к коровинской клинике. Вы знаете мою теорию о том, что подкреплятьорганизм калориями, в то время как глаза и мозг ничем не заняты, – пустая тратавремени, посему я вкушал жареного судака, не отрывая глаз от вашего романа.Вдруг подходит к моему столику некий человек самой благородной наружности иговорит: “Извините, сударь, что отрываю вас от двойного удовольствия поглощенияпищи телесной и духовной, но я заметил на корешке имя писателя. Это ведь высочинение господина Достоевского читаете?” Простота обращения искупалась такойприятной, обезоруживающей улыбкой, что рассердиться не было никакойвозможности. “Да, – отвечаю, – это роман “Бесы”. Не читали?” Тут он весь прямозадрожал, препотешно задергал щекой. “Нет, – говорит, – не читал, но много пронего слышал. Здесь на острове есть библиотека и книжный магазин, но архимандритсветских книг продавать не благословляет. Он, конечно, по-своему совершенноправ, но так не хватает хороших романов и новых пьес”.

Слово за слово, разговорились. Он присел замой стол и вскоре уже рассказывал историю своей жизни, довольно необычную.Звать его Лев Николаевич, и по всему видно, что человечек славный, мухи необидит и ни о ком дурного не скажет. Я сам-то, как вы знаете, не таков ипостников не люблю, но этот самый Лев Николаевич меня чем-то расположил.

Он сразу и честно признался, что прежде жил вкоровинской больнице, куда был привезен из Санкт-Петербурга в тяжелейшем, почтиневменяемом состоянии после каких-то ужасных потрясений, воспоминания о которыхполностью истерлись из его памяти. Доктор говорит, что так оно и к лучшему,нечего старое ворошить, а надобно строить жизнь заново. Теперь Лев Николаевичсовсем выздоровел, но уезжать с Ханаана не хочет. И к Коровину привязался, имира боится. Так и сказал: “Мира боюсь – не подломил бы опять. А здесь тихо,покойно, Божья красота и все люди очень хорошие. Чтоб на большой земле жить,нужно силу иметь – такую силу, с которой можно всю тяжесть мира на себя принятьи не согнуться. Велик тот, кто может повторить за Иисусом: “Иго мое благо, ибремя мое легко есть”. Но сказано ведь и так: “Не должно возлагать на слабогобремена неудобоносимые”. Я слаб, мне лучше жить на острове”. Он вообще типажоригинальный, этот бывший петербуржец. Вот бы вам с ним потолковать, вы бы другдругу понравились. А рассказываю я вам про Льва Николаевича потому, что “Бесы”ваши теперь у него. Так и не узнаю, чем там у Верхо-венского заговорзакончился. Жалко, конечно, но больно жадно Лев Николаевич на книжку смотрел –видно было, что хочет попросить, да не осмеливается. Ну, я ему и отдал. Всеравно мне чтением романов заниматься недосуг, я же прислан сюда экзорцистом отСвященной Инквизиции.

Вы, шейх-уль-ислам, не думайте, что я туттолько по ресторанам и кофейням рассиживаю да на Принцесс Грез глазею (опрелестная, где ты?). Я уже весь Ханаан облазил, а Окольний остров со всехсторон в бинокль обсмотрел – чуть из лодки в воду не сверзся. Видел всех трехотшельников, как они из норы своей вылезают и моцион делают. В три погибелисогнуты, еле ковыляют – не люди, кроты какие-то. Могу похвастаться: схиигумен(у него по краю куколя белая кайма) удостоил меня своим святейшим вниманием –клюкой погрозил, чтоб близко не подплывал.

Как я разузнал, зовут главного крота отецИзраиль, и биографии он самой что ни на есть интригующей. До пострижения былбогатым и праздным барином из тех, что от безделья и блазированности выдумываютсебе какое-нибудь hobby, отдаются прихоти со всей страстью и тратят на нее всюсвою жизнь и состояние. Этот избрал себе увлечение не столь редкое, но из всехвозможных самое затягивающее – коллекционировал женщин, и такой был по этойчасти ходок, что один отставной проректор из моих прежних знакомцев против негопоказался бы истинным серафимом. Любознательность сего новоявленного Дон Гуанабыла столь ненасытима, что он якобы даже составил географический атлассравнительной женской анатомии, для чего ездил в специальные сладострастныевояжи по разным странам, в том числе и экзотическим вроде Аннама, Гавайскогокоролевства или Черной Африки. А сколько он совратил добропорядочнейших матрони перепортил неприступнейших девиц в пределах нашего православного отечества, иисчислить невозможно, потому что обладал неким особенным талантом заколдовыватьженские сердца. Тут ведь еще и репутация важна. На иного мухортика дамы и невзглянули бы, но стоит разнестись вести, что он опасный соблазнитель, и в немвраз сыщут что-нибудь привлекательное и даже неотразимое: глаза, или руки, или,если уж совсем ничего выдающегося нет, придумают какую-нибудь магнетическуюауру.

Эх, это я от зависти брюзжу. Недурно бы этакпожить, как старец Израиль: прокуролесить все сочные годы, а как приестся даздоровьишко поистаскается, кинуться бессмертную душу спасать – да с такой жестрастью, с какой прежде грешил. Только у схиигумена больно великий должок передНебесным Заимодавцем образовался, уже два года сидит Израиль в этой райскойприхожей, шестерых сожителей схоронил, а все никак не расплатится. Говорят, завосемьсот лет никто еще на Окольнем острове так долго не заживался – вот какойэто великий грешник.

На сем заканчиваю предписанные речи и призываюна твой светоносный лик, о повелитель, благословение Аллаха.

Раб лампы Алексей Ленточкин.

P.S. Ну а теперь, когда вы уж совсем решили,что в этом письме я буду лишь развлекать вас болтовней о здешних курьезностях,перейду собственно к делу.

Знайте же, мудрейший из мудрейших, чторазгадка ребуса о вашем Черном Монахе у меня почти что в кармане. Да-да. Иразгадка эта, кажется, получится прекомичной. То есть мне уже понятно, в чемсостоит сам фокус, неясно лишь, кто это забавляется разыгрыванием Василиска и скакой целью, но ответ на эти вопросы я раздобуду нынче же, потому что по всемприметам ночь будет лунная.

Распорядок этих трех дней у меня был такой:утром я подолгу спал, потом пускался в сухопутные и мореплавательныеэкспедиции, а по наступлении темноты садился в засаду на Постной косе, чтовытянута в сторону Окольнего острова. Никаких сверхъестественных событий ненаблюдал, но это, вероятно, оттого, что ночи были вовсе безлунные, черные, асвятой, как известно, предпочитает небесную иллюминацию. От нечего делать япопрыгал с камня на камень, поплавал взад-вперед на качайке (это такая лодчонкаместной конструкции, взятая мною в аренду у одного местного жителя) – хотелпонять, не возможно ли пристроиться на каком-нибудь из валунов так, чтобказалось, будто стоишь на воде. Пристроиться-то очень даже возможно, но вотперемещаться, даже на два-три шага, никак нельзя, в этом я совершенно убедилсяи стал склоняться к тому, что монахи с перепугу водохождение нафантазировали.Но на третью ночь, то есть вчера, обнаружилось одно пикантнейшееобстоятельство, которое всё разъяснило. Но молчание, молчание. Более ни слова.