Пелагия и черный монах - Борис Акунин

Я зяб под худосочным одеялом.

Когда же вежды я сомкнуть пытался,

Немедленно вторгались в сон мой чуткий

Диковинная ругань капитана,

Матросов богомольных песнопенья

И колокола звон почасовой.

В общем, если перейти от утомительногостихосложения на отрадную прозу, на ново-араратский причал я сошелневыспавшимся и злым, как черт. Ой, простите, отче, – само написалось, если жевымарывать, то получится неаккуратно, а вы этого не любите, так что черт с ним,с чертом, passons ( пропустим (фр.)).

По правде сказать, кроме корабельных шумов мнееще не давала уснуть книга, которую вы на прощанье подложили в корзинку снесравненными архиерейскими ватрушками, невиннейше присовокупив: “Ты наназвание, Алеша, не смотри и не пугайся, это не духовное чтение, а романчик –чтоб тебе время в дороге скоротать”. О, коварнейший из жрецов вавилонских!

Название – “Бесы” – и изрядная толщина“романчика” меня, действительно, напугали, и читать его я взялся лишь на пароходе,под плеск волн и крики чаек. За ночь прочел до половины и, кажется, понял, кчему вы подсунули мне сей косноязычный, но вдохновенный трактат,прикидывающийся беллетристикой. Разумеется, не из-за бессмысленного проходимцаПетруши Верховенского и его карикатурных товарищей-карбонариев, а из-заСтаврогина, в примере которого вы, должно быть, видите для меня смертельнуюопасность: заиграться юберменшеством, да и превратиться в горохового шута или,по вашей терминологии, “погубить свою бессмертную душу”.

Мимо цели, eminence (ваше преосвященство(фр.)). У нас с байроническим господином Ставрогиным имеется принципиальноеразличие. Он безобразничает оттого, что в бога верует (так и вижу, как вынахмурили свой лоб на этом месте – ну хорошо, пускай будет “в Бога”), иобижается: как же это Ты на меня, шалуна, Своего отеческого взора не обращаешь,не пожуришь, ножкой не притопнешь. А я еще вот что натворю, да еще вот какнапакощу. Ау! Где Ты? Проснись! Не то гляди – воображу, будто Тебя нет вовсе.Ставрогину среди обычных людей скучно, ему наивысшего Собеседника подавай. Яже, в отличие от растлителя девочек и соблазнителя идиоток, ни в Бога, ни вбога не верю и на том стою твердо. Мне общества людей совершенно достаточно.

Ваш прежний литературный намек был повернее,это когда вы мне на день ангела сочинение графа Толстого “Война и мир”презентовали. На Болконского я больше похож – конечно, не в отношении барства,а по интересу к бонапартизму. Мне вот двадцать четвертый год, а Тулона что-тоне видно, даже и в отдаленной перспективе не предполагается. Только у князькастоль непомерное честолюбие развилось от сытости и блазированности, ведь всемыслимые пряники Фортуны – знатность, богатство, красота – достались емузапросто, по праву рождения, так что ничего иного кроме как стать всенароднымкумиром ему и желать уже не оставалось. Я же, напротив, происхожу из сословияполуголодного и завистливого, что, кстати говоря, роднит меня с Наполеоном кудабольше, чем толстовского аристократа, и повышает мои шансы на императорскуюкорону. Шутки шутками, но сытому в Бонапарты труднее вскарабкаться, чемголодному, ибо наполненный желудок располагает не к юркости, но кфилософствованию и мирной дреме.

Впрочем, я заболтался. Вы ждете от меня неразглагольствований о литературе, а шпионского донесения о вашей вотчине,охваченной смутой.

Спешу успокоить ваше святейшество. Как этообычно бывает, неблагополучная местность издалека смотрится куда страшнее, чемвблизи. Сидючи з Заволжске, можно вообразить, будто в Новом Арарате все толькои говорят, что о Черном Монахе, обычное же проистечение жизни полностьюмесмеризовано.

Ничего подобного. Жизнь тут пульсирует ипобулькивает оживленней, чем в вашей губернской столице, а про святогоВурдалака, то есть, entschuldigen (прошу прощения (нем.)). Василиска я никакихпересудов пока не слышал.

Новый Арарат меня поначалу разочаровал, ибо вутро прибытия над озером повисли тучи, излившиеся на острова мерзким холоднымдождем, и с палубы парохода я увидел ландшафт цвета “мокрая мышь”: серые искользкие колокольни, ужасно похожие на клистирные трубки, да унылые крышигородка.

Памятуя о том, что все мои расходы будутоплачены из ваших сокровищниц, я велел носильщику отвести меня в самую лучшуюместную гостиницу, которая носит гордое название “Ноев ковчег”. Ожидал увидетьнечто бревенчатое, постно-лампадное, где, как и положено в Ноевом ковчеге, извсякого скота и из всех гадов будет по паре, но был приятно удивлен. Гостиницаустроена совершенно на европейский манер: номер с ванной, зеркалами и лепнинойна потолке.

Среди постояльцев большинство составляютпетербургские и московские барыньки платонического возраста, но вечером вкофейне первого этажа я увидел за столиком такую Принцессу Грезу, какие в тихомЗаволжске не водятся. Не знаю, бывало ли такое во всемирной истории отношениймежду полами, но я влюбился в прекрасную незнакомку прямо со спины, еще дотого, как она повернулась. Представьте себе, благочестивый пастырь, тонкуюфигурку в бонтоннейшем платье черного шелка, широкую шляпу со страусинымиперьями и нежную, гибкую, ослепительную в своем совершенстве шею, похожую насуживающуюся кверху алебастровую колонну.

Почувствовав мой взгляд, Принцесса обернуласьв профиль, который я разглядел не вполне отчетливо, поскольку лицо еевысочества было прикрыто дымчатой вуалеткой, но достало и того, что я увидел:тонкий, с едва заметной горбинкой нос, влажно блеснувший глаз… Вы знаете этуженскую особенность (ах, да, впрочем, откуда, с вашим-то целибатом!) обзиратьбоковым зрением, не очень-то и поворачиваясь, широчайший сектор прилегающейместности. Мужчине пришлось бы и шею, и плечи развернуть, а этакая прелестницачуть скосит глазом и вмиг всё нужное узрит.

Уверен, что Принцесса разглядела мою скромную(ну хорошо – пусть нескромную) особу во всех деталях. И отвернулась, заметьте,не сразу, а сначала легким движением коснулась горла и только потом уже сноваповоротила ко мне свой царственный затылок. О, как много означает этот жест,этот непроизвольный взлет пальчиков к источнику дыхания!

Ах да, забыл упомянуть, что красавица сидела вкофейне одна – согласитесь, это не совсем принято и тоже меня заинтриговало.Возможно, она кого-то ждала, а может быть, просто смотрела в окно, на площадь.Воодушевленный пальчиками, моими тайными союзниками, я бросил все своиматематические способности на то, чтоб найти решение задачи: как бы поскорейсвести знакомство с сей ново-араратской Цирцеей, но не успел вычислить сейинтеграл. Она вдруг порывисто встала, уронила на стол серебряную монетку ибыстро вышла, метнув на меня из-под вуалетки еще один угольно-черный взгляд.