Чужая воля - Наталья Александрова

Меня разбудила луна. Она нахально светила в окошко прямосквозь занавески. Я села на диване, кутаясь в одеяло. В квартире была полнаятишина, даже Гораций не возился. И внезапно на меня нахлынула лютая тоска. Этаквартира, где много лет жили двое любящих людей, сохранила часть их счастья.Вот на стене висит мамин портрет в раме, любовно сделанной самим ВалентиномСергеевичем, на столе часы с надписью «Любимому…», весь уют, созданный мамой непросто так, а для него, единственного, самого лучшего. И я со своимикомплексами и отвратительным характером никогда здесь не приживусь. Квартираменя не примет. Я здесь только для того, чтобы опекать Горация.

Раздался не то вздох, не то стон. Я встала и потащилась вкабинет. Там на полу возле пустого кресла распластался Гораций. Вся его позавыражала глубочайшее отчаяние. Я нагнулась, и под руку попался горячий шершавыйнос.

– Гораций, миленький, ты не заболел?

Гораций не заболел, он страдал. Луна разбудила его, и онвспомнил, как он был счастлив здесь, когда были живы хозяева.

Он зарычал на меня низко, утробно: «Уйди по-хорошему». И яподумала, что Гораций хотя бы знает, по ком страдает. А отчего же тоскую я? Поком, выражаясь словами Хемингуэя, звонит колокол? Неужели по мне самой?

Глупости, просто расшатались нервы. Скоро начнем с Горациемхором выть на луну. Определенно, квартира на меня плохо влияет. И так ли уж неправ Олег, когда утверждает, что я изменилась? Разумеется, к худшему, –думает он, но вслух сказать это боится.

Я совершенно сознательно вызвала в себе мысли о мужьях,чтобы разозлиться. Немного помогло, но спать по-прежнему не хотелось. Моя матьабсолютно серьезно утверждала, что лучшее средство от бессонницы – это плечолюбимого человека, дескать, как только опустишь на него голову, так сразу всенеприятности отходят на задний план, и спокойно засыпаешь. Подумать только –трое мужей, и ни у одного на плече я не могла спать спокойно! Однако одной в комнатенаходиться в эту ночь было невозможно – проклятая луна действовала на нервы.Горация было не зазвать, даже если бы я перетащила его подстилку, он бы всеравно не пришел. Поэтому я надела шерстяные носки, связанные мамой, ее жетеплый халат и расположилась в кабинете за письменным столом ВалентинаСергеевича. Обычно я работаю у себя, в их бывшей гостиной, там стоит мойкомпьютер. И сплю я там же, на диване.

Я подвигала ящиками письменного стола. Кое-что я ужеразобрала раньше, перед визитами несносной Луизы Семеновны, не тем будьпомянута. Остался один верхний ящик. Там лежали какие-то отчеты, отдельныелисточки бумаги с тезисами, и между ними нашла я тетрадь. Обычная такаятетрадка в клеточку, не очень толстая, сорок восемь листов. Довольно затрепаннаятетрадочка. И нарисованы на первом листке какие-то каракули, как будтотрехлетний ребенок баловался. Как она здесь очутилась?

Машинально я пролистала тетрадку. Рисунки, сделанныенетвердой рукой, детские стихи. Все написано крупными неуверенными буквами, авот в некоторых местах – четкий, летящий, с наклоном почерк ВалентинаСергеевича. Мне ли его не знать – вон сколько рукописей пересмотрела опять-такииз-за Луизы! Понятно: этой тетрадкой Валентин Сергеевич пользовался уже послеаварии. Очевидно, у него бывали просветления, и бедный старик занимался тогдатем, что привык делать всю жизнь – записывал свои мысли.

«… раньше, до аварии, синий „форд» ехал за мной по улице, ихслежка была совершенно беззастенчивой. И за рулем всегда сидел Дж. М. Теперь явижу из окна, как знакомая машина приезжает, Дж. М. выходит и курит, облокотясьна капот. Не узнать его невозможно…»

Синий «форд» – это, конечно, плод его больного воображения.Но я так сочувствовала бедному Валентину Сергеевичу, что решила честнопрочитать всю тетрадку от корки до корки. Тем более что все равно делать былонечего. Вот именно: в два часа ночи мне было совершенно нечего делать. Никто неждет меня, никто не придет в кабинет и не спросит: милая, что же тебе неспится, болит что-нибудь или просто грустно? И как дошла я до жизни такой?

Ну уж это – оборот из моего любимого Бельмона. «Утраченнаядобродетель»!

Пожалуй, лучше перейти к тетрадке. На первой странице былнарисован домик с трубой, из которой идет дым, и два деревца рядом, а под нимиподпись детскими каракулями:

«Вот дом, который построил Джек».

М-нда-а, тяжелый случай. Господи, как жалко ВалентинаСергеевича! Кстати, жалость тоже раньше не входила в список качеств, которыми яобладала. На следующей странице было намалевано нечто и вовсе несуразное, авнизу опять-таки домик и подпись:

«А это пшеница, которая в темном чулане хранится, в доме,который построил Джек».

И в самом уголке домика была стрелочка, обведенная вкружочек. Дальше я пролистала несколько страниц, где было сказано и про синицу,и про кота, и опять-таки нарисованы варианты различных домиков. Очевидно вдетстве это стихотворение Маршака так глубоко врезалось Валентину Сергеевичу впамять, что он вспомнил его даже после аварии. Наконец я дошла до ровноисписанных страниц. Было там и про синий «форд», который часто стоял под окном,и про таинственного Дж. М.

«… именно они преследовали меня раньше, до аварии. Очевидно,авария – тоже их рук дело. Но почему они так поспешили? Дж. М. даже не делалпопытки изменить свою внешность. Но главный в этой преступной группировке неон, а человек с нависшими бровями. „Брежневские брови»… Но на этом его сходствос покойным генсеком заканчивается. У этого волосы достаточно длинные, ножидкие, гладко зачесанные, глаза маленькие и очень близко посажены, так чтоиногда кажется, что они могут скатиться по носу. Нос длинный, и рот с плотносжатыми узкими губами. Выглядит он как злодей в оперетте, но таковым в жизни иявляется. Теперь мне уже не страшно. Что они могут мне сделать? Все плохое ужеслучилось. Да и раньше я боялся не за свою жизнь, потому что мало осталось, иТебя со мной уже нет… Странно, я всегда думал, что я уйду первым, все-такидесять лет разницы. Но Бог рассудил иначе. Но я не отчаиваюсь, все равно, скоромы вместе. А им никогда не найти…»

Дальше было такое впечатление, что пишущая рука сделалазигзаг, и потом опять пошли каракули. Очевидно, просветление закончилось. Яперечитала несколько листков еще раз. Если это бред, а это несомненно бредбольного человека, то достаточно логичный. Он вспоминал маму, обращался к ней стакой любовью и тоской…

Но мания преследования налицо. Кто мог следить за пожилымчеловеком и желать ему зла? Особенно потом, после аварии. Да, кстати, авария.Что-то там говорила следователь про угнанную машину? Ай, да какая теперьразница. Валентина Сергеевича все равно нет в живых. И я перевернула страницу.Дальше был опять сплошной Маршак.

«Вот дом, который построил Джек».

На это раз дом был нарисован другой – двухэтажный, скрыльцом-портиком, который поддерживали две деревянные резные колонны, а сбокубыла деревянная же башня аж в три этажа. Симпатичный такой домик. Дальше опятьшли стихи, но дома рядом не было. И все тоже самое: