Пангея приветствует тебя - Оливия Штерн

— Погоди, — визар махнул рукой, — примитив, я не вижу и намека на благодарность за то, что мы тебя вылечили. Я понимаю, что между нашими… государствами нет взаимопонимания, но сейчас мы не пытаемся выведать у тебя ничего, что могло бы повредить твоему повелителю. Почему бы тебе не рассказать в подробностях историю этого кулона?

Уннар-заш мотнул головой. Прошипел:

— Я не говорю с врагами.

Визар пожал плечами.

— Ты меня разочаровываешь, примитив. Но мы очень хотим, чтобы ты нам все рассказал. Лисса?

— С удовольствием, — прошипела женщина.

Уннар-заш невольно затаил дыхание и окончательно сросся с холодной стеной. Сперва ничего не происходило, но затем женщина подняла руки, зашевелила пальцами, словно двигала в воздухе невидимые струны — а еще через удар сердца на него навалилась боль.

Еще никогда в жизни он не испытывал ничего подобного. Боль от смертельных ран, нанесенных Дей-шаном, показалась мизерной и ничего не значащей. Уннар-заш чувствовал, как его медленно поджаривают на костре; кожа лопалась, кровь пузырилась и застывала черной коркой.

«Скорее бы уже», — мелькнула жалкая, полная страха и одновременно надежды, мысль.

Он страстно желал тьмы — но все прекратилось так же внезапно, как и началось. Он моргнул на яркий свет и с удивлением уставился на собственную руку, целую и невредимую.

— Ну что, примитив, — выплюнул визар, — теперь ты будешь сговорчивее? Будь в нашем распоряжении считывающее устройство, мы бы и так все узнали. Но его нет, и поэтому приходится прибегать к таким вот… методам.

И тут Уннар-зашем овладело иррациональное и совершенно непробиваемое упрямство. Он кое-как поднялся с пола, прислонился спиной к стене и презрительно плюнул на пол.

— Я никогда… — слова давались с трудом, из горла выползало сдавленное сипение. — «сорвал голос». — никогда ничего не скажу визару.

— Тогда продолжим, — холодно заключил визар, — Лисса.

— Отдай его мне, — снова попросила женщина, — ты от него ничего не добьешься.

— Все же попробуем повторить. А потом делай что хочешь, только помни о том, что это — примитив, не более.

Уннар-заш закрыл глаза и начал молиться полуночным духам, чтобы те поскорее забрали его к себе. Лисса подняла руки, и даже с закрытыми глазами он видел, как к его телу тянутся от ее пальцев тонкие сверкающие нити.

* * *

Наверное, он все-таки умер.

Тело было исполнено необыкновенной легкости. Мысли — кристально чисты. В окно лился яркий солнечный свет, доносился умиротворяющий шелест листвы. Все это настолько походило на те далекие дни в Хеттре, что Уннар-заш ничуть не удивился бы, окажись его тело телом маленького мальчика.

…Но нет. Руки оказались прежними, загорелыми, исчерканными белыми шрамами.

Он огляделся, приподнявшись на локте. Все было тихо, просто, чисто. Кровать, застланная грубым полотном, резной деревянный сундук у стены напротив. На сундуке была разложена одежда, штаны и рубаха, из такого же полотна, что и простыни. Дверь, ведущая из комнаты — с затейливой деревянной резьбой — была приоткрыта, и оттуда доносилось тихое мерное постукивание.

Все-таки он был жив, и — что вероятнее всего — по-прежнему находился в плену. Но почему его перестали пытать? Неужели в беспамятстве все рассказал?

Теряясь в догадках, Уннар-заш неслышно поднялся с кровати, осторожно, стараясь не скрипнуть половицей, подошел к сундуку. Одежда оказалась совершенно новой, грубое полотно даже слегка царапало кожу. Уннар-заш нырнул в штаны, завязал матерчатый пояс, потом кое-как втиснулся в рубаху — она оказалась узковатой в плечах и угрожающе затрещала по швам, стоило согнуть руки в локтях. Провел пятерней по спутанным волосам, откидывая их назад, и внезапно понял, что пока он был в беспамятстве, ему вымыли голову и сбрили бороду — подбородок был гладким, как никогда раньше.

«Боишься выходить, да?» — усмехнулся он про себя, и тут же оправдательно заметил, — «немудрено, что боишься».

Но вечно отсиживаться в комнате все равно бы не получилось, и, вдохнув поглубже, как перед прыжком в воду, Уннар-заш толкнул дверь.

Следующая комната походила на кухню: он увидел большой деревянный стол, стулья, сложенную из камня печь, где тихо потрескивали поленья и булькало что-то съестное. У стола стояла женщина в длинной, до колен, тунике, и тяжелым ножом рубила зелень. Она не обернулась, видимо, не расслышав приближения Уннар-заша, а он, в свою очередь не знал, что делать и молча смотрел на толстую косу цвета воронова крыла, змеей спускающуюся до пояса.

«Я мог бы убить ее прямо сейчас и выйти отсюда», — подумал воин, — «но не много чести в убийстве слабых. К тому же, она не визар, скорее, рабыня».

Придя к такому заключению, Уннар-заш решил действовать. Он кашлянул — женщина замерла, было заметно, как напряглась ее спина, повис в воздухе нож.

«Испугалась», — решил Уннар-заш, — «точно, рабыня».

И, не желая растягивать неловкий момент знакомства, сказал:

— Мир этому дому, добрая женщина. Не скажешь ли, как я здесь оказался, и что задумали твои хозяева?

Женщина резким движением отложила нож и медленно обернулась.

«Красивая», — невольно восхитился Уннар-заш, и вдруг догадался — «еще одна тонкая!»

Очень светлая кожа, черные брови, словно изогнутые в усмешке, черные пушистые ресницы. А глаза — слишком светлые, колючие словно льдышки.

Несколько мгновений они мерили друг друга взглядами, как будто каждый пытался определить, чего ждать от нового знакомого, а затем она указала на стол.

— Садись. Я дам тебе поесть. Ты наверняка голоден, но пища пока будет легкой. После твоих ран нельзя сразу есть много мяса.

Уннар-заш послушно сел, не видя повода противиться. Тем более, что пустой желудок весьма красноречиво требовал еды.

«Как она здесь очутилась, да еще и стала рабыней?» — мрачно подумал он, — «небось, несладко быть рабыней у этих …»

Женщина поставила перед ним тарелку с бульоном, положила несколько тонких лепешек, затем подвинула себе табурет и села напротив, так, что их разделял стол.

— У тебя ничего не болит? — спокойно поинтересовалась она.

Уннар-заш покачал головой. Не только не болело, но он вряд ли когда чувствовал себя лучше — о чем и не преминул сообщить красивой рабыне.

— Это хорошо, — она улыбнулась одними уголками губ, а глаза оставались по-прежнему холодными и колючими.

— Как мне тебя называть, добрая женщина?

Она спокойно посмотрела на него в упор. И сказала:

— Меня зовут Лисса.

В комнате внезапно потемнело. Взгляд Уннар-заша метнулся к свободно лежащему ножу, но она опередила:

— Сиди, где сидишь, воин. Не будь твердолобым дураком, ты и без того уже продемонстрировал нам все, на что способен.