Последний инка - Яков Свет

Безрассудно было гасить испанскую алчность золотом. Чем больше поступало в Кахамалку ценностей, тем жарче распалялись сподвижники Писарро. Атауальпа действовал сгоряча, обещая своим тюремщикам в два месяца пополнить свои покои до красной черты. Не так-то легко было собрать и доставить семьдесят кубических метров золота, а испанцы не хотели ждать. Им все время казалось, что инка их обманывает и обсчитывает, что он намеренно затягивает «золотую жатву». Кто-то пустил слух, будто Атауальпа втайне разжигает всеобщее восстание и что золото он задерживает сознательно, желая усыпить бдительность испанцев.

Писарро открыто назвал инку интриганом и изменником. Атауальпа отверг это обвинение и предложил послать в Куско эмиссаров-испанцев, дабы те могли убедиться, что по его приказу там в спешном порядке собирают драгоценности.

Посланцы Писарро ехали много дней на юго-восток. Собственно говоря, не ехали, а плыли, но не по воде, а по суше. Послов несли на носилках. Послов бережно поднимали на заснеженные перевалы, спускали в глубокие ущелья, переправляли через стремительные горные реки. Но путь этот был легким. Ведь в царстве инков дороги – истинное чудо. Они прорезали всю страну из конца в конец, стягиваясь к Куско, тауантинсуйской столице. Довольно узкие (в ширину они были около двух саженей), эти дороги нигде не прерывались. Через болота они шагали по дамбам, через пропасти – по мостам. Порой они врезались в отвесные карнизы, порой змеились по склонам, порой вползали на крутые спины хребтов, порой ныряли в длинные туннели. Кое-где вдоль дорог тянулись шпалеры плодовых деревьев, опасные участки были ограждены густым частоколом.

Испанцы не встречали ни повозок, ни людей. В стране Тауан-тинсуйю неведома была тайна колеса.

Попадались ламы, навьюченные всевозможным грузом. Но чаще всего тяжелые вьюки плыли на людских головах. И вот что удивительно. Испанцы, лежа на носилках, задыхались на головокружительных андийских высотах, им не хватало воздуха, у них бешено билось сердце, звенело в ушах, а тауантинсуй-цы, быстрые и легкие, как кошки, без труда взбегали на огромные кручи с паланкинами, в которых покоилась их живая ноша.

Через каждые двадцать – двадцать пять миль путники имели возможность отдохнуть и подкрепиться на тампо – почтовых станциях его величества инки.

И почта работала в Тауантинсуйю отлично, куда лучше, чем в Испании… Правда, «почтальоны» передвигались пешком. Точнее, не пешком, а рысью. В особых школах готовили легконогих часки – юношей-гонцов, которые передавали новости по эстафете.

У каждого часки вокруг пояса была повязана веревка с узловатой бахромой, и эту бахрому тауантинсуйские грамотеи «читали» как книги. Такие узелковые книги назывались здесь «кипу», грамотеи же, умеющие по ним читать, именуются «кипукамайоки».

Кипу же было устроено так. К довольно длинной веревке прикреплялись тонкие шнуры. Много шнуров, порой более сотни. На шнурах завязывались на разном расстоянии от скрепляющей их веревки маленькие узелки. Узелки обозначали определенные числа; самые большие числа завязывались вверху, самые ничтожные – на концах шнура.

Шнуры эти были разноцветные, и каждый цвет имел свое значение. Бурый цвет был цветом картофеля, белый – серебра, желтый – золота, красный – боевых действий.

Если далекую границу переступили враги, оттуда шло в Куско срочное донесение. Столичный кипукамайоки, перебирая шнуры, легко добирался до сути узелковой депеши. На красном шнуре он нащупывал два узла вверху и три узла внизу и докладывал тауан-тинсуйским военачальникам: «Двести тридцать неприятелей перешли наши границы».

«Вязать» на этих кипу стихи и романы было невозможно, но узелковым письмом легко передавали различные известия…

Ближе к Куско испанцам все чаще и чаще стали встречаться возделанные поля. Собственно, даже не поля, а узкие террасы на крутых косогорах. Террасы, с боем отвоеванные у Анд, были подперты аккуратными каменными стенками. От стремительных горных рек к этим висячим полям шли каналы, вымощенные каменными плитами. Серебристые струйки стекали с террасы на террасу, кое-где питая искусственные озера и пруды.

С дороги едва заметны были бледно-голубые полоски картофельных полей.

«Чьи эти поля?» – настойчиво спрашивали писарровские гонцы. И всякий раз им отвечали: «Это земля инки». Инке принадлежат и бесплодные горы, и каналы, и террасы, даже воздух Анд – это его священная и неотъемлемая собственность.

Подданные инки, не разгибая спины, работали на этих полях и собирали с них урожай. Но треть урожая они затем отдавали жрецам бога Солнца, треть – инке. И только последняя треть доставалась общине тружеников.

Инки считали, что страна их – сущий рай. Ведь висячих полей везде было великое множество, царские и храмовые житницы никогда не пустовали, с каждым годом ширилась сеть каналов, насекались новые террасы на склонах гор. Пахари трудились не покладая рук, и им милостиво жаловалась треть урожая.

Но треть рая – это не рай. Во всяком случае, не сущий рай…

Впрочем, испанцев, которые так рьяно опрашивали тауантинсуйских земледельцев, волновала не тяжкая доля этих покорных подданных инки. Кто знает, быть может, завтра эти мирные пахари встретят испанских гостей увесистыми дубинками и меткими выстрелами своих пращей. Так не следует ли заранее дознаться, куда легче всего будет нанести решающие удары, и заодно проведать, не удастся ли в этих поднебесных долинах завербовать союзников, купить наемников?

Приятно было пить из таких сосудов…

И послы не теряли даром времени. Но беседуя (разумеется, через толмачей) с придорожными обитателями, испанцы с трудом скрывали свое истинное отношение к ним.

Эти скупые на слова, тощие, одетые в лохматые шкуры люди раздражали послов. Послы с омерзением ели перуанскую чунью – месиво из подмороженного картофеля, им не по душе были и все прочие тауантинсуйские яства и напитки – каша из крупы киноа, вяленое мясо лам, мутная чича. Скрепя сердце можно было стерпеть и чунью, и чичу. Другое приводило в безграничную ярость испанских «гостей». Подумать только: эти варвары, эти нехристи, эти невежды, которые не додумались до железа и пороха, которым неведомы ни костры святой инквизиции, ни тонкое искусство пыток, презирают, да-да, презирают добрых христиан! Конечно, они учтивы, предупредительны, вежливы. Но глаза! Эти глаза, узкие и черные, как агат, неумолимо осуждают великих послов наместника Новой Кастилии. Осуждают за все: за грязные, нечесаные бороды, за пьяную икоту, за сопение и чавканье, с которым бледнолицые пожирают пищу, за лютую страсть к золотым побрякушкам, за жадность, вероломство и наглость.