Дни яблок - Алексей Николаевич Гедеонов

Я, стоя у окна, допил горький чай и задумчиво уставился на тонущий в мелких и густых хлопьях сад Артиллерийской школы. Провел рукой по раме.

— Рановато, — сказал я сам себе и уколол палец о предательский гвоздь. Не сильно. Тогда мне показалось, что случайно. За окнами было темно. Осень спустилась.

XXVI

Ветка берёзы, сросшаяся с дубовой, используется в любовной магии.

Чтобы добиться любви, нужно изготовить образ обнимающихся людей.

Вспомнил…

… Приснилось, что встретил Гамелину — вне планов и неожиданно. Вокруг тёплая осень, и все, как не у нас — пахнет морем, я слышу чаек, пожилые люди смеются в маленьком уличном кафе… Гамелина одна, вся в красном, старше, чем сейчас, и не очень рада мне. Мы идём сначала по улице, мощёной почти чёрной брусчаткой, затем улица уходит вверх — очень круто, почти как здесь, у нас, затем начинается лестница — широкая, с низкими ступенями и пандусами. Мы поднимаемся долго, держим дистанцию, друг на друга почти не смотрим, обмениваемся лёгкими фразами о погоде — и приходим к Ане домой. Это старинный дом со световым фонарём в крыше. У нас так не строят, и тут я понимаю, что сон из будущих жизней.

Она прямо с порога, оставив ключ в замке, идёт в комнату — просторную и светлую, протягивает руку к маленькой круглой картинке на полке книжного шкафа… Там в рамке моя фотография. Она торопливо, чтобы я не заметил, опускает её лицом вниз.

В октябре день кажется далёким: он там — за водой, за бедой, за полуночью, в утреннем мороке и ознобе едва различима тонкая полоса золотого света, чуть ниже небокрая — лета оставленный берег.

Об этом думать горько.

По мнению Альманаха: «В эти дни змеи, корни и вся сарана прячутся в землю, где и грызут солнце, всяк по-своему».

Следовало бы назвать переход из октября в ноябрь «облачником». Или «оболочником» — как что-то несущественное, случайное, полупустое, тень. Этюд сумерек. Так и будет, так и знал.

День начался с пороши, продолжился снегом и устремился в туман. Я возвращался из кино домой и слышал, как осторожно ступают за мной во мгле разные тени. Осень спускалась и являла нам, обретающимся здесь, в восемьдесят седьмом году, все оттенки: серый, хмурый, ржавый и тускло-молочный с дымом.

— На Богдана авария, — говорит одна женщина другой. — Обломался шестнадцатый и загородил дорогу. Слышала, что-то под колёса кинулось — потом посмотрели наверх — а там обрыв провода! И птица дохлая повесилась…

— На Лтавской точно так! Всё стало, не проедешь.

«Пойду пешком, — думаю я сердито. — Вот она, плата за прогулы. К тому же заморозки».

В тумане, упавшем на город вслед снегу, слышно было, как сигналят на Корсе машины, шумно цепляет штангами стыки на проводах троллейбус и осторожно шуршат и шаркают прохожие. Тут людно, всё же центр и перекрёсток, — лучше обойти. Я спустился в переход, прошёл подоплёку главной улицы и отправился вверх, по крутой булыжной Прорезной. Брусчатка на ней блестела сытой влагой, что чешуя. Я запыхался спустя квартал. Справа от меня туман постепенно растворял в себе арку, холм и вал за нею. По левую руку — сквер и дома уже утопли в несбывшемся, попали в туман, как и не было их никогда. Впереди виднелась школа, едва-едва. Откуда-то из серой пелены на угол явились призраки. Скучной стаей. Все, как один, в платье святого Ладра. Громыхающие просмолённой холстиной. С колокольчиками, сутулые и безликие. В повязках. Всё же осень, Диевдина, мгла… Разве належишься тихо.

— Что ты тут забыл, непевный? — поинтересовался у меня один из неупокоенных, при жизни низкорослый, теперь очень напоминающий кучу ветоши, зато с ногами.

— Отцепись, мумия, — сердито сказал я.

По брусчатке проехал гастрономный грузовичок. Нежно звенели ящики для молока в его кузове.

Призрак, словно в ответ, звякнул своим колокольцем. Мы оба прислушались. Из правой стороны арки, судя по звукам в тумане, вышла группа пешеходов, кто-то кашлял. Из левого прохода вылетела, позвякивая, новая стайка нежити — все в просмолённой рванине, или же в эманации её.

— О чём ты только думаешь? — спросил у меня визави Голос у него был глухой, холстина у лица шевелилась время от времени, словно бы от ветра.

— О погоде, — ровно ответил я. — Думаю, неясно, что дальше. Думаю, если бы не выход рядом — почти всегда, я бы запаниковал, наверное. Думаю согреться. Живым думать интересно, если ты не забыл ещё… — сказал я и полез вместе с Прорезною дальше, вверх. Вслед мне звякнул колоколец.

У ворот на перекрёстке, оканчивающем Прорезную и открывающем наш Пробитый Вал, был день, ещё не залитый туманом. Деревья в сквере стояли будто обсыпанные пеплом — я присмотрелся и увидел на них галок, чуть ли не на каждой веточке, преогромное количество…

Светофор над переходом помигал зелёным, вдруг затрещал, пустил сноп искр и начал сочиться неприятным чёрным дымком. Показалось мне, что где-то в тумане, накатывающем, как и положено, из яра, с Корсы — ликуя несчастьем, поёт флажолет… Рожок кареты чёрной. Ведь Охота рядом, всегда.

В школе закончился пятый урок, и я заторопился домой, не желая повстречаться с активом класса… Например, в хлебном.

Тем временем потемнело. Вслед утреннему снегу и дневному туману, по всей видимости, собрался дождь. Я почти дошёл до дома, когда хлынуло, пришлось укрыться в подвале «Брамы». Тётя Света встретила меня с подозрением.

— Снова на прогуле? — свирепо поинтересовалась она. — А Валик де?

— В школе он, а я раньше вышел! — честно наврал я. — Голова болела.

— На погоду, — авторитетно заметила тётя Света. — Что тебе сделать?

— Пепси-колку, ту, мою, — как можно жалобнее сказал я. — Чтоб не пить таблетку.

— Ну, смотри мне, — просопела в ответ тётя Света и после кратких манипуляций выдала на гора пахнущую коньячным клопом пепси-колу в красивом стакане.

— Только тихо пей, — доверительно сказала она. — Чтоб никто не внюхал. С тебя пьять.

— Откуда столько?

— Дам тебе кофе, бо ты какой-то квёлый. Даже и блидой. Бери и уматуй.

Я удалился в уголок цедить трофеи.

В вазочке посередине стола стояли хризантемы, коротко подрезанные. Очень. В этот раз густого оранжевого цвета, «кораллики». Пах букетик горько и приятно. «С ноткой яда», — уважительно подумал я.

Очень похолодало, от стен тянуло явной сыростью, я выпил тёти Светин коктейль залпом… Жутко шибануло