Превратности судьбы, или Полная самых фантастических приключений жизнь великолепного Пьера Огюстена Карона де Бомарше - Валерий Есенков

Разумеется, палки в колеса ему ставят все, кому стоит поперек горла его предприятие, и даже те, кто всемерно должен бы был ему помогать. Лорд Стормонт, английский посол, первым угадывает, что именно невзрачная фирма безвестного испанца Родриго Орталеса может сыграть ключевую роль в военном столкновении неуступчивой метрополии со своими колониями, и бомбардирует королевское правительство своими довольно хорошо обоснованными протестами. Королевское правительство вынуждено отвечать будто бы полнейшим незнанием того, что творится в его собственных гаванях и арсеналах, а под рукой охлаждать и придерживать чересчур, по его мнению, кипучую энергию романтического испанца, так что в кабинетах министров время от времени приключаются продолжительные заминки, которые приходится одолевать потоками разгоряченного красноречия и многократной настойчивостью.

Впрочем, лорда Стормонта нетрудно понять, поскольку из пушек романтического испанца станут стрелять по английским солдатам. Зато малопонятно поведение мистера Бенджамена Франклина, ступившего на берег Франции именно для того, чтобы английские солдаты были выброшены из восставших колоний как можно скорей. Этот полномочный представитель Конгресса выказывает прямо-таки львиную хватку, когда это касается его личных дел. Прибыв во Францию без цента в кармане, мистер Франклин, едва поселившись в Пасси, тихом пригороде Парижа, принимается вымогать у его величества французского короля средства на свое безбедное содержание, точно французский король что-нибудь должен лично ему. Разумеется, французский король не должен ему ни сантима, однако этот прожженный американец так цепко берет Вержена за горло, что в конце концов Вержен выдает мистеру Франклину два миллиона ливров из разоренной французской казны, то есть вдвое больше того, что французскому подданному Пьеру Огюстену Карону де Бомарше удается выжать из того же Вержена. Казалось бы, соединись эта американская хищная хватка с неиссякаемой энергией романтического испанца, который готов отдать этим американцам всё свое достояние до последнего ливра, и неприметную фирму Родриго Орталеса ждет процветание. Ан нет, именно мистер Франклин, прожженный американец, пакостит наивному Родриго Орталесу куда больше и круче, чем все его как зримые, так и незримые недоброжелатели, вместе взятые, причем пакостит не только из самых высоких идейных, но и самых низменных личных соображений, что для отца постыдной американской демократии вполне в порядке вещей.

Отец американской демократии ещё во все тяжкие хлопочет о своих двух миллионах, когда перед ним предстает уже известный Дюбур, посредственный лекарь, посредственный финансист и неуемный завистник, который заранее считает себя сердечным другом мистера Франклина, на том достаточном основании, что имел случай встречаться с ним в Лондоне. Можно не прибавлять, что нечистоплотный Дюбур всё теми же грязными красками расписывает главе Тайного комитета, какой отъявленный гуляка и неутомимый развратник этот малосимпатичный Пьер Огюстен Карон де Бомарше, нарядившийся Родриго Орталесом. К тому же, захлебывается он ядовитой слюной, это наказанный по суду бессовестный жулик и несомненный отравитель двух собственных жен. Каково! Каково! Грязному красноречию мелкотравчатого Дюбура удивляться не стоит, это прохвост. Так же не стоит удивляться тому отвращению, которым тотчас проникается добропорядочный мистер Франклин к самому имени Карон де Бомарше, ставшему для него синонимом крайнего нравственного падения, он пуританин, причем из самых несгибаемых и твердолобых, малоприятный ханжа.

Поразительно то, что этот узколобый ханжа с каким-то особенным удовольствием верит любой клевете, какую бы ни возвели на знакомого или вовсе не знакомого ему человека, поскольку непримиримый пуританизм в каждом из смертных видит лишь кладбище добродетелей и клоаку греха. Когда же сломя голову прискакавший из Лондона клеветник Артур Ли расписывает с пеной у рта, какой бессовестный жулик этот Карон де Бомарше, мистер Франклин, только что основательно нагревший руки на добрых чувствах французского правительства к американским повстанцам, искренне верит, что в самом деле этот Карон Де Бомарше собирается нагреть свои жадные руки на даровых поставках правительства и тем нанести ощутимый ущерб довольно скудной американской казне.

А вот официальному представителю Конгресса мистеру Сайласу Дину мистер Франклин не верит, хоть плюнь. Напрасно, кипя благородным негодованием, мистер Сайлас Дин в защиту романтического испанца приводит как неопровержимые доводы чистого разума, так и самые очевидные факты, мистер Франклин не желает слушать его. Так же напрасно, кипя тем же благородным негодованием, мистер Сайлас Дин извещает американский Конгресс, составленный, как известно, исключительно из честнейших людей:

«Я бы никогда не сумел справиться со своей миссией без неутомимой, великодушной и умной помощи мистера Бомарше, которому Соединенные Штаты обязаны больше, чем кому бы то ни было по эту сторону океана…»

Напрасно тысячу раз! Честнейшие люди, из которых будто бы составлен американский Конгресс, отказываются верить ему, поскольку улавливают обостренным чутьем прожженных дельцов, что инсинуации мистера Бенджамена Франклина и мистера Артура Ли позволяют им облапошить этого будто бы нечистого на руку мистера Бомарше.

И все-таки, вопреки всем и всему, «Римлянин», «Меркурий» и «Андромеда», три его корабля, отплывают из Гавра и Нанта с полными трюмами. С ними отплывает его представитель Тевено де Франси, и поскольку этот Тевено де Франси ещё очень молодой человек, Пьер Огюстен считает необходимым дать ему наставленье:

– Поступайте, как я: презирайте мелкие соображения, мелкие масштабы и мелкие чувства. Я приобщил вас к великому делу, отныне вы представитель справедливого и великодушного человека. Помните, что успех всегда зависит от судьбы. Деньги, которые нам должны, мы можем получить лишь в результате стечения множества обстоятельств. Что же до моей репутации, то она целиком зависит от меня самого. И нынче вы тоже творец своей репутации. Пусть же она будет всегда безупречной, мой друг, и тогда что-нибудь да останется, даже в том случае, если на первый взгляд окажется потерянным всё.

Туда же, на поля, как он уверен, великих сражений за независимость и достоинство человека он отправляет своего племянника дез Эпинье, двадцати лет, по профессии артиллериста, уже достигшего серьезного чина майора, и так неотразимо воздействие его светлой личности, что этот молодой человек клянется ему:

– Ваш племянник может быть убитым, но он никогда не сделает ничего такого, что было бы недостойно человека, который имеет честь принадлежать к вашей семье, можете в этом не сомневаться, как не сомневайтесь и в нежности, которую он всегда испытывает к лучшему дяде на свете.

Его офицеры и грузы прибывают в самый подходящий момент. Новая, независимая республика может иметь армию приблизительно в сто пятьдесят тысяч человек, тогда как английское правительство перебрасывает в Новый Свет всего лишь от двадцати пяти до тридцати пяти тысяч, причем большей частью не англичан, поскольку коренные англичане не умеют и не любят сражаться, а немецких наемников. Таким образом, численное превосходство республики ни у кого не вызывает сомнений. Однако никакой армии у республики, в сущности, нет, и вот почему.