Спасти огонь - Гильермо Арриага

подосланцам. Каких-то пятьдесят песо — и один из его хранителей сольется в нужный момент, чтобы мясники могли подобраться сзади. Надо иметь глаза на затылке. Машина не уймется, пока не увидит его окровавленный труп.

Но он тоже не так-то прост. В душевых всегда выбирал последнюю кабинку, чтобы видеть всех, кто ошивается поблизости. В коридорах ходил по стеночке, чтобы сбоку не набросились с пером, а в столовке ни к кому не поворачивался спиной. Во двор выходил минимум с двумя надежными товарищами, хоть слово «надежный» и не зарегистрировано в Словаре Королевской академии тюремного языка. Каждые десять метров оборачивался и считывал рожи вокруг. Убийцу всегда выдают либо нетерпение, либо нервы, либо кровожадность, либо спешка. Что-то в теле всегда заметно. Ему ли не знать — сам двоих завалил.

Текила вкалывал, как вол, чтобы содержать Восточную в порядке. Если соглашение о кухнях подпишут, босс боссов повысит его. В наркомире это разница между пятьюстами тысячами долларов в год и тремя миллионами зелененьких в месяц. В месяц. Вот назначат его шефом территории из первой пятерки, и приидет царствие его: будет купаться в бабле, общаться со знаменитостями, красоток иметь толпами, а чем больше бабла — тем лучше красотки. В Канкун, например, назначили бы — вот это мечта, а не жизнь. Жил бы себе в кондоминиуме у пляжа и распространял наркоту по отелям, барам и ресторанам, а тысячи и тысячи гринго, канадцев, французов, испанцев и пресловутых спрингбрейкеров потребляли бы ее как подорванные.

Держать в узде двенадцать тысяч зэков нелегко. Работка была 60/60/24/7/31/365. В месте, где столько людей набито, как свиней в фуру, мелкие дрязги легко превращаются в пожизненную ненависть и жажду убийства. Этот козел ложился на мою койку, а тому утырку больше супа налили, а про того мне сказали, что он сказал, а тот мне по морде врезал, а тот на мою жопу засматривался и т. д. и т. п. Первым средством разрешения конфликтов для дона Хулио был диалог. Свести обиженного с обидчиком и чтобы: «Ну ты извини, на…» и «Да лан, с кем не бывает». Если не помогало, в ход шла капустка: «Ты давай прости его, а я тебе сотню для успокоения». Ну а если и бабки не срабатывали — отмутузить обоих в воспитательных целях, и дело с концом.

Запутка с Хосе Куаутемоком была для Текилы все равно что бомба замедленного действия, которая в любой момент могла рвануть прямо в руках. Этак скоро придется разминировать. Он не может себе позволить, чтобы какой-то псих дорывался порешить зэка такого уровня, как Хосе Куаутемок. И дон Хулио спустил ищеек.

Некоторые уже предупреждали Машину, чтобы схоронился. «Те Самые» прознали про план с убийством и основательно попортили замешанных в нем корешей. Пес его знает, чем сивый так дорог боссам, но ясно одно: они идут по пятам заказчика. «Как тебя зовут, уже выяснили, — сказал один главарь Машине, — и портрет твой забабахали, очень жизненно получилось, вылитый ты. Твоя харя на всех углах висит, братан. И нас просили тебя слить. Кучу лавэ за тебя дают. Но мы работаем по понятиям и такой хрени творить не станем. Ты к нам по-человечески, мы к тебе по-человечески. Но прикрыть мы тебя, братан, не можем. Новый картель не шутит. Снюхались с легавыми, жизни не стало. Даже кто зеркало с тачки свинтит — и тому сразу пиндец. Ничего не прощают, уроды. Если хочешь мой совет: утекай отсюда, пока не нашли».

Машина знал, что искать его будут даже под землей и весь Мехико будет гудеть. Поэтому, пока все уляжется, он решил зашкериться там, где уж точно никто не станет искать — в монастыре в штате Идальго. Один из «Киносов», выйдя из картеля, решил постричься в монахи в надежде, что тогда он перестанет слышать крики десятков убитых им жертв. Но даже монастырская тишина не заглушила их. И раз уж Бог не внял ему, он повесился на балке в келье, чтобы хоть так перестать слышать шум, производимый толпой мертвецов. Вот в этот-то монастырь и направился Машина.

Монахи не стали задавать ему вопросов. Они давали приют любому, кто в нем нуждался. А уж судит всякого пусть Бог. По правилам монастыря, просящему давали стол и кров. Но за это человек давал обет молчания. Машина согласился. Как и его покойный товарищ, он был полон шума и ярости. Ему на пользу пойдет помолчать чуток.

«Те Самые» начали выполнять обещания, данные властям: нулевая толерантность к криминалу. Прочесывать преступный мир, словно Годзилла. Без лишнего шума они, словно питоны, удушили воров, насильников, вымогателей, налетчиков, похитителей, сутенеров и прочую неблагонадежную фауну. Куча народу по-тихому отправилась в ад, без визы и пересадок.

Власти смотрели на эту едва ли не гитлеровскую зачистку благосклонно, поскольку результаты были выдающиеся. Пускай «Те Самые» разберутся с обычным криминалом, а потом берутся за отмороженный картель «Самые-Самые Другие», засевший на северо-востоке страны. Картель подлый и кровожадный, стадо гиен, которым интереснее убивать и рушить, чем строить бизнес. Правительство сделало ставку на «Тех Самых», надеясь, что скоро они прижучат «Самых-Самых Других».

Мясной и Морковка тем временем сигналов не воспринимали и действовали сами по себе. Им не терпелось получить остаток денег, и сложное понятие «перемирие на два месяца» просто не укладывалось в их тупых головенках. Все должно быть здесь и сейчас, остальное — лишние подробности. Они уже разузнали, какой у сивого распорядок дня, какие маршруты, какие привычки. Поразмыслили, в какой момент лучше всего подобраться: когда он милуется со своей бабой в зоне посещений или когда в душе намыливается. Прикинули за и против. В первом случае — охраны кругом больше, плюс придется убивать еще и бабу, а это все усложняет. Бабы от страха визжать начинают — тоже лишний геморрой. Если на визг сбегутся надзиратели, на ломтики сивого уже не порежешь — не успеешь. Так что проще в душевой, хоть он, падла, и моется в последней кабинке. Голому да на мыльном полу защищаться труднее. Если навалятся вдвоем, вполне возможно засадить в яремную вену.

И Мясной с Морковкой назначили дату: убивать пойдут в следующую пятницу.

Спали мы обнявшись. Я поставила будильник на пять, чтобы к шести быть дома. По воскресеньям няни поднимались только где-то к семи тридцати. Зазвонил будильник, я медленно пришла