Записки Ивана Степановича Жиркевича. 1789-1848 - Иван Жиркевич

Когда я возвратился в Витебск, Дьяков предложил мне все это строжайше обследовать, а я дал в таком же виде предписание полковнику Макарову. Оказалось, из ксендзов один только был вызванный из Вильны, старинный друг покойного; он действительно в речи своей (которая вчерне приложена к делу), объясняя заслуги умершего, просто и без малейшей прикраски упомянул, что он имел орден Легиона, а о наградах, полученных им за службу от российского правительства, о каждой распространялся с приличием и с жаром. Портрет, висевший на катафалке, писан с него в Варшаве, когда он еще служил в войске; наконец, инвалидная команда действительно шла за гробом, но единственно по уважению к званию покойника, всеми любимого как в городе, так и в уезде.

Представя это, я не воображал ничего худого о заключении, но Дьяков настоял, чтобы поручик Михаловский был устранен от командования как неблагонадежный.

В это же время я познакомился со статским советником Карницким,[535]при князе Хованском бывшем несколько трехлетий сряду губернским предводителем и в этом звании приобревшем себе особенное уважение дворянства и правительства. В разговоре со мной он был заметно осторожен и скромен, и на этот раз я тоже не имел случая попользоваться его суждениями.

Кроме Домбровского я нашел в Яноволе большое сборище и других чиновников; там несколько недель находились уже: чиновник генерал-губернатора коллежский советник Война-Куринский,[536]советник губернского правления Соколов, асессор казенной палаты Пальчевский,[537]несколько лиц люцинских уездных суда и земской полиции, и все это было собрано с целью увещания крестьян к повиновению. Меня тут вовсе не ожидали, и только передовой жандарм предварил их, что я буду через четверть часа вслед за ним. Я приехал часу в пятом пополудни.

На площади перед господским домом стояли в козлах ружья двух рот солдат и расхаживали часовые; несколько в отдалении стояли две группы: одна – состоявшая из крестьянок, а другая – из крестьян. На вопрос мой, для чего они собраны, я получил ответ: «Каждый день приводят по два раза для убеждения, – все тщетно».

Я прежде всего обратил мое внимание на то, что чиновники, встретившие меня у подъезда, были все не при форме, а некоторые из них только в вицмундирах. Я приветствовал их тем, чтобы у кого нет мундира – не осмелился бы являться ко мне. Там, где идет дело о возмущении, каждый должен иметь всю форму на себе и первый помнить и выказывать, что он служит государю.

Незнакомые еще со мной, а некоторые даже и не знавшие, что я прибыл в губернию, чрезвычайно были озадачены моим прибытием, и смятение их перешло некоторым образом и на крестьян. Пробыв несколько минут в покоях, я вышел к выстроенным уже ротам и, приняв приличную поступь, пошел к толпе крестьян, но, проходя женскую толпу, спросил: «А для чего же сюда привели баб-то?»

Одна из них, выйдя вперед, обратилась ко мне:

– Ну, милость ваша, у нас уже так ведется: куда мужья – туда и бабы.

Признав выходку сию за дерзость, я приказал заседателю земского суда немедленно наказать розгами выскочку, и через пять минут на площади не осталось ни одной женщины. Подойдя к крестьянам которые, числом около двухсот человек все стояли без шапок, я обратил к ним в приличных выражениях мое предварение, что государь по случаю беспорядков, в Витебской губернии происходящих, назначил меня в оную губернатором. Звание это налагает на меня обязанность быть каждому селянину отцом, но для бунтующих я прежде всего каждому явлюсь грозным судьей, и они меня теперь видят в одном последнем звании. Я буду уметь расправиться с каждым в свое время, а теперь чтобы они все разошлись немедленно по домам. Едва я успел обратиться на другую сторону, один из крестьян, вскинув шапку набекрень, возгласил: «Ну, посмотрим, братцы, пойдем домой!»

Заметив говорившего, я вошел в толпу и, взявши дерзкого за ворот, вывел вперед, приказав немедленно подать плетей, и тут же велел наказывать его. Несколько ударов он перенес с твердостью, потом стал просить помилования. Приостановив наказание, я спросил его, намерен ли он вперед в шапке стоять перед начальником. Он не отвечал, и я приказал возобновить наказание; три раза делал я ему один и тот же вопрос, и он все упрямился, но, видя, что и я тоже упрям в моем наказании, наконец дал обещание не только перед начальником, но даже при сотском и при десятском всегда ходить без шапки, и я повторил приказание, чтобы крестьяне шли по домам к себе.

Эти два внезапно сделанные примера так сильно подействовали, что когда через полчаса после этого приехавший из Люцина земский исправник Михаловский[538]явился ко мне, то объявил мне, что он верстах в двух встретил крестьян и они в голое ему кричали:

– Нет, батюшка! Сюда приехал не такой, как прежние. Поезжайте-ка туда: и вам достанется: нет, с этим шалить забудешь! – И Михаловский прибавил:

– Я уверяю вас, ваше превосходительство, что крестьяне это говорили нешуточно, и смело заверяю вас, что теперь уже неповиновения не будет!

Я пошел посетить арестантов; они в числе 78 содержались в двух огромных сараях, и около каждого из них поставлено было по шести часовых с заряженными ружьями. Вызвав их всех наружу, я выкликнул пятерых, поименованных особенно Домбровским в его рапорте к Дьякову, как замеченных лично в толпе врывавшихся в его квартиру. Этих приказал немедленно заковать и обрить им половину волос на голове и на бороде, а остальных немедленно отпустить домой. За этим я приказал исправнику, чтобы на другой день к утру, в 7 часов, из ближайших деревень приведены были ко мне одни только домохозяева; но пришлось объявить от меня строжайшее приказание, ежели я увижу хотя издали кого нетребованного, мужика или бабу, я велю непременно и больно наказать розгами; вместе с сим объявил я, чтобы к этому же сроку прибыли в Яноволь священники для приведения к присяге, православного и католического исповедания. К вечеру в Яноволь возвратился и Домбровский из Люцина и на расспросы мои утвердительно говорил:

– Сами вы удостоверитесь, ваше превосходительство, что упорство крестьян неодолимо и что нет других средств, как всю волость судить военным судом и по крайней мере десятого наказать из них.

Батальонному командиру я отдал приказание при квартире моей поставить караул из двенадцати человек, а часовых иметь днем одного, а ночью двух около дома. Прочих же солдат всех велел распустить по деревням, но по приводе крестьян в Яноволь иметь еще несколько человек, без артиллерии, и притом велел приготовить на случай надобности несколько пуков розог.