Записки Ивана Степановича Жиркевича. 1789-1848 - Иван Жиркевич

Поутру при моем выходе я нашел в зале уже чиновников всех, кроме Война-Куринского, в мундирах, двух священников, из которых я к православному подошел, по обычаю, к благословению; но сколько поразило меня: от него, как от винной бочки, несло уже вином, так что я решительно отскочил назад. Само по себе разумеется, что я разразился в моих о сем предмете замечаниях, и от католического священника тоже был слышен запах вина, но в малом размере. Исправник объявил мне, что с вечера отправлен был нарочный чиновник, за 40 верст, в Себеж за благочинным, и там его нашел он уже в нетрезвом виде, а потом по приезде на место на всю ночь он его оставил у ксендза, и, вероятно, там он еще, как называется по-русски, опохмелился. Ежели бы не настоятельная надобность в этом сановнике, я бы его тот же час отправил к архиерею, с приказанием поддержать в нем хмель, – что при пьяном его положении было бы вовсе не трудно, – а теперь криком моим я его настолько отрезвил, что ко времени присяги он был уже довольно в пристойном виде.

Когда исправник донес мне, что домохозяев приведено 37 человек, я велел им составить именной список и поставить их в две шеренги, а около них составить цепь из шести рядовых из караульных; сверх того приказал арестантов, накануне закованных, без шапок, провести мимо теперь собранных крестьян и объявить при этом, что их ведут к суду и что участь их сегодня же будет решена окончательно. Затем я сам вышел из покоев, окруженный большой свитой; обратясь к крестьянам, я сказал им:

– Вас долго и много увещевали, и все без успеха; я говорить много не люблю: слушайте мое приказание. При выборе старшин для себя вы должны все присягнуть; этого требует от вас Бог и государь. Я буду спрашивать поодиночке каждого из вас, намерен ли он присягнуть или нет. Другого ответа не надо: «да» или «нет». Кто скажет «да», тот сейчас же присягнет; кто скажет «нет» – пальцем не трону: тот будет судим по закону; вы видели преступников, – вот всем пример.

Окончив речь, я приказал исправнику по списку вызывать крестьян поодиночке вперед; первый вышедший на вопрос мой, будет ли он присягать, отвечал:

– Отчего же не присягнуть? Я не прочь, когда и другие станут тоже присягать.

– Я от тебя не требую рассказов, отвечай мне словом: «да» или «нет», – заметил я ему.

Он же опять повторил мне то же, т. е. что он тогда присягнет, когда будут присягать другие. Я приказал подать розги и велел наказывать его просто за упрямство. Ударов с пятьдесят выдержав, он стал просить о пощаде; приостановя наказание, я повторил, что требую коротких ответов «да» или «нет». Ежели он скажет и «нет», я наказывать более не стану, за этот ответ будут судить законы, но за упрямство возобновлю розги. Крестьянин опять стал ссылаться на согласие других, и я приказал снова сечь его за упрямство. Четыре раза начинали наказывать, и наконец уже он просто отвечал: да. Тут один из стоявших во второй шеренги закричал:

– Плетьми и розгами каждого можно заставить делать что хочешь!

Я вызвал выскочку вперед и тут же приказал сечь его. Ему не дали и десяти ударов, как он стал просить прощения и кричал:

– Я буду присягать без отговорки.

Я велел ему стать на свое место и объявил, что его наказывали за то, что он дозволил себе говорить, тогда как его еще не спрашивали; когда до него дойдет очередь, то и тогда он должен отвечать не более «да» или «нет». За лишние слова я не премину снова высечь. После этого до самого этого же крестьянина, который был выскочкой, каждый отвечал уже мне просто «да», но когда я обратился с вопросом уже к нему самому, он, приосанясь, громко закричал:

– Кладите голову на плаху, – присягать не хочу и не стану!

Нисколько не возвышая голоса, я обратился в исправнику:

– Прикажите заковать бунтовщика, обрить ему голову и сию же минуту отвести его к суду, как отвели уже прежде семерых.

Видя мое хладнокровие и решительность, сопротивник вдруг упал на колени и стал умаливать о помиловании. Я же, не обращая внимания на него, стал продолжать далее допросы; других сопротивников не нашлось. Принесли аналой, крест, Евангелие, и священник приблизился, чтобы читать форму присяги, я просил его, чтобы он прежде объяснил крестьянам всю важность того священнодействия, к которому они теперь приступают. Священник, едва еще опомнившийся от пьянства, смешался, оробел, и я принял на себя то, что поручал ему. Когда же присяга была прочитана, то прежде нежели допустить присягавших до креста и Св. Евангелия, я приказал самому священнику подать пример троекратного поклонения, а за ним последовал я сам и потом каждого крестьянина заставлял делать то же; решительно могу удостоверить, что эта формальность, которая может показаться мелочным действием, сильно подействовала на присягавших; я видел, как каждый из них с трепетом и заметным волнением выполнял приказание и, приложившись к кресту и Евангелию, опять успокаивался. Точно тот же порядок и постепенность, т. е. пример священника и лично мой, я удержал при присяге католиков, которых было около десяти человек. Когда присяга кончилась и я подошел опять к крестьянам благодарить их и поздравить, они мне в один голос отвечали:

– Ну, отец наш, мы, глупые, до этого времени не знали сами, что делать, а теперь как будто с души что-то спало; славу Богу, вот мы все присягнули!

На другой день я приказал привести остальных домохозяев всей волости, с лишком 240 человек; не встретил ни одного отреченного: все присягнули без прения; я приказал поспешить окончанием суда и при строгости приговора, объявленного преступникам, написал частное письмо к Дьякову, прося его как можно смягчить наказание при конфирмации; из восьми виновных, моему сопротивнику я просил определить наказание шпицрутенами через 1000 человек, четырех еще через 500 человек каждого, первого и трех старичков, за летами не подверженных телесному наказанию, сослать в Сибирь на поселение. Дьяков уважил мое представление, и через день у меня были уже развязаны совершенно руки к моему возвращению.

Когда приговоренных вывели к наказанию, исправник донес мне, что из соседней волости, Нерзы, где тоже поговаривали о возмущении, пришло человек шесть мужиков из любопытства, чтобы видеть, как будут наказывать. Я приказал призвать их ко мне и велел поставить их за фронтом между домохозяевами, вызванными мной в полном числе для присутствия при наказании; а потом приказал, чтобы наказанных непременно еще проводили мимо всех для устрашения. Когда же наказание кончилось, нерзынцев я приказал опять привести к себе и, спрося их мнение, больно ли были наказаны виновные, велел исправнику всех прибывших без приказания, а из любопытства одного, наказать больно розгами, чтобы вперед мои приказания слушали без рассуждения, ибо от меня приказано было, чтобы посторонние, без вызова, в Яноволь не являлись.

Тотчас после этого я приказал батальону выстроиться вне селения, а домохозяев собрать перед мою квартиру на площади; выйдя к ним, я объявил, что теперь они должны сами, без всякого участия чиновников, выбрать четырех человек старшин, из которых я тут же утвержу двоих в этом звании. Выбор не продолжался и четверти часа; кандидаты мне представлены налицо. Пригласив асессора казенной палаты, ибо это было его ведомство, я приказал ему избрать двоих; через две минуты введен батальон на площадь, избранные старшины под знаменем присягнули на верность службы. Священник отслужил благодарственный молебен, с коленопреклонением, и окропил всех святой водой, и все дело неповиновения кончилось так, как я предварял Дьякова, т. е. поставя крестьян в две шеренги.