Арабская кровь - Таня Валько

– В каком смысле? – Марыся предпочитает сразу и немедленно услышать ужасную правду, а не завуалированные и недоговоренные слова. Однако она не надеялась на такое предложение, а потому разозлилась и расстроилась.

– Ты же такая сильная! – Дорота снова нервничает, потому что дочь прижала ее к стенке, требуя искренности, на которую в этот момент она явно не способна. – Если смогла забеременеть…

– То должна суметь эту беременность выскрести? – Марыся отодвигается и смотрит на мать испепеляющим взглядом. – Или ты можешь мне что-то возразить? Почему ты такая чертовски неискренняя, мама?!

– Ты думаешь, что мне это решение легко дается?

– Я, пожалуй, в немного худшей ситуации, разве не так?

– Ты не хочешь прерывать беременность? – спрашивает Дорота, сжимая губы, потому что ей страшно досадно, что разговор протекает в таком тоне. «Так же, как все мои разговоры с матерью… – Дорота судит объективно. – Она ведь тоже, когда я забеременела Марысей, в первую очередь предложила мне этот метод. Я такая же злобная, как она, и моя дочь имеет полное право ненавидеть меня».

Она опускает голову, ей хочется не столько плакать, сколько кричать. «Как я могла уподобиться моей матери, которую всю жизнь критиковала? – задает она себе горький вопрос. – Вся натура человека проявляется именно в таких трудных ситуациях. Я постоянно снимаю с себя ответственность», – со всей суровостью к себе констатирует она.

– Что говорила моя польская бабка, когда узнала о твоем залете более двадцати лет тому назад? – спрашивает Марыся, как будто прочитав ее мысли.

– Предложила мне то же самое, что я тебе сейчас.

Дорота сжимает зубы и сквозь них набирает воздуха, издавая шипение. Сидящий рядом малыш взрывается серебристым смехом.

– О’кей, скажи мне сейчас искренне, ты думаешь, что лучше было бы это сделать? Ты совершила возмутительную ошибку? Я отняла у тебя несколько прекрасных лет жизни. Все, что случилось у тебя плохого, – это из-за меня? Если бы ты тогда послушала мать, была бы другим человеком, счастливым и не имеющим понятия, что такое боль, мучение, убийства и зло. И обо всех темных сторонах арабской культуры…

– Я никогда об этом не жалела, Марыся, даже в худшие моменты моей жизни.

– Так почему ты мне предлагаешь совершить такой недостойный поступок? Потому что я по-прежнему балованный ребенок? Пришло время взрослеть, именно к этому я стремлюсь. Кроме того, последние два месяца, проведенные в Ливии, очень меня изменили. Я начала ценить счастье и покой, ценить человеческое достоинство, искренность и порядочность. Я научилась добросовестности, потому что тоже работала в клинике и помогала пострадавшим на войне людям. Я знаю сейчас, что такое отречение, боль и посвящение себя и своей жизни другим. Одного я не представляла: что в это страшное время люди нуждаются в любви и поддержке. Они словно убегают в это, – объясняет она. – Да, я ошиблась, но уже нет времени выбраться, и мне придется понести наказание за свой поступок.

– А что с Хамидом? Он знает? – спрашивает Дорота и тут же отвечает себе: – Глупый вопрос. Хочешь бросить доброго, любящего мужа и в будущем наверняка идеального отца?

– Приемного папочку моего ублюдка?

– Успокойся!

– Думаешь, что я должна ему обо всем рассказать, и надеешься, что он воспримет это как само собой разумеющееся и будет относиться к моему ребенку как к собственному?

Мать на эти слова отрицательно качает головой и машет руками.

– Рассказать саудовцу о супружеской измене – это подписать смертный приговор.

– Знаю, я тоже там живу. Какой месяц? – Дорота переходит к конкретике, и Марыся догадывается, что в ее голове зарождается какая-то мысль.

– Может, закончился первый? Я точно не знаю, – признается Марыся, немного подумав. – Мама, я хочу быть порядочной. Хочу без отвращения смотреть на свое отражение в зеркале и прямо – людям в глаза.

– Ты не любишь мужа? Ты ведь говорила, что вышла за него замуж по любви.

– Люблю, только с какой-то сердечной болью. Мы отдалились друг от друга, стали чужими, не можем искренне разговаривать…

– Я знаю, это все моя вина! – выкрикивает Дорота и от злости прижимает маленькие руки к груди. – Я все время настраивала тебя против него, все время твердила, что нет добрых и порядочных арабов. Лукаш был прав, я заразила тебя своей ненавистью!

– Не преувеличивай, – старается утешить ее Марыся, но должна признать, что в этом есть доля правды. После встречи с матерью она начала смотреть на мужа, как сквозь увеличительное стекло. А ведь даже в стопроцентном идеале можно найти изъян.

– Я все испортила, и я должна это исправить. – Дорота крепко хватает дочку за плечи. – Он тебя любит больше жизни, слепой и то увидит. Не лучше ли будет для вас троих, чтобы вы были вместе? Для тебя, как матери и женщины, для маленького ребенка, который всегда нуждается в отце, и для мужчины, который, если ты его так больно ранишь, никогда уже не сможет от этого оправиться. Пойми! В твоих руках сейчас счастье трех человек.

– Мы хотели с Хамидом иметь ребенка, – шепчет Марыся. – Мы пробовали больше года, но ничего из этого не получилось.

– Почему? Вы молодые и здоровые. Вы были вместе у доктора?

– Я была в Эр-Рияде у доктора Сингх.

– Я тоже к ней хожу. Это самый лучший гинеколог в Заливе.

– У меня рубцы на яичниках, и до этого времени я считала, что именно в этом причина, – признается она.

– Рубцы? Бактериологического происхождения? Они могли рассосаться после курса антибиотиков, – правильно мыслит мать.

– Нет, мама, это повреждения после неквалифицированно сделанного аборта, – выдает она свой самый большой секрет.

– Ага… – Дорота ошарашена. – Он знает об этом?

– Что ты! Тетя Малика заплатила еще за восстановление девственной плевы, поэтому я выходила замуж чистая, как слеза, – усмехается она горько.

– Тоже несчастная любовь? Ведь ты была воспитана в традиционной арабской семье, где нет и речи о сексе вне брака. А что об этом говорила твоя ливийская бабушка?

– Она, конечно, ничего не знала. Только тетя была посвящена и, как это всегда бывало, окружила меня своей заботой. Тогда не было другой возможности, как только прервать беременность тайно.

– Почему? – Мать расспрашивает с дрожью в сердце, потому что дочь и так очень много уже ей рассказала.

– Мне было неполных четырнадцать лет, когда меня изнасиловали. Это случилось в Гане.

Они умолкают, а Марыся встает и как ни в чем не бывало начинает играть в мяч с заскучавшими детьми. Малыши радуются, их рожицы светятся от счастья. Дорота выходит из палаты молча.

– Меньше чем через час будет ужин, – говорит она, вернувшись через десять минут, и Марыся улавливает исходящий от нее запах дешевых сигарет. – Позже придет Айша, сестра Манар с гор, с которой ты уже познакомилась. Эти девушки мечтают о том, чтобы закончить школу. Одна хочет учиться в начальной школе, а другая собирается стать учительницей. После войны я приеду сюда и постараюсь им помочь. У них, к счастью, очень прогрессивные мужья, которые считают, что если работа в хижине будет сделана, а дети обстираны, то девушки могут идти в науку. Она грустно улыбается, глядя на обиженную судьбой взрослую дочь. Она сама помнит, как это страшно – быть изнасилованной. А сейчас, к сожалению, узнае́т, что ее дочь тоже должна была испытать это. Как несправедлива судьба!