Дочери Марса - Томас Кенилли

От которых Салли не хуже крепостной стены заслонил огромной значимости обеденный перерыв.

Как раз в тот момент, когда напряжение Салли достигло пика, Наоми и Иэн снова сидели лицом к собравшимся «Друзьям» во главе с мистером Седжвиком и членами комитета. Встреча началась с коллективной безмолвной и самоуглубленной молитвы. Возможно, так было из-за того, что их с Иэном мироощущение сливалось столь стремительно или же все дело было в духовной интуиции самой Наоми, заставившей ее чувствовать себя совершенно непринужденно среди молчания «Друзей», которое разделял с ними и остававшийся в стороне от этой войны Бог? Другие конфессии начинали с изложения не подлежащих сомнению фактов, изначально содержавшихся в их ритуалах. А вот у «Друзей», похоже, эти самые не подлежащие сомнению факты отсутствовали, и верующие смиренно дожидались гласа свыше. Эти люди, казалось, не ждали нисхождения благодати, да и не надеялись на него. Это и привлекало Наоми. До сих пор ей не случалось сталкиваться с церковью, чьи каноны были бы столь подвижны.

Все было очень похоже на предыдущий визит. Первой выступила мадам Флерьё, она обращалась непосредственно к Богу, насколько понимала Наоми, призвавшая на помощь все свои скромные познания во французском, затем она предложила обсудить «этих двух молодых людей». Слово взял Седжвик — он тоже изъяснялся по-французски. Он говорил сидя, чуть подавшись вперед и глядя в пространство. Затем его задумчиво-мечтательный взор нашел сначала Наоми, потом переместился на Иэна.

— Прошу простить, что мы говорим по-французски, — сказал он ему. — Мадам Флерьё не хочет, чтобы вы расценили отсутствие каких бы то ни было вопросов с ее стороны как акт вашего осуждения. Она просто хочет знать более конкретно, освобождаются ли «Друзья» в Австралии от призыва в армию, и если да, то чем объясняется ваше обращение сюда?

Иэн хранил хладнокровие, хотя даже Наоми заметила негативный подтекст в выступлении мадам Флерьё, что наводило на мысль именно об осуждении.

Иэн сказал, что изложил свои религиозные взгляды призывной комиссии, но ему хотелось бы сейчас прояснить — дело в том, что его никто не призывал на службу. Воинская повинность не прописана в законах Австралии. Население дважды голосовало против закона о обязательной службе в армии. Таким образом, он надел военную форму исключительно по собственной воле. Далее Иэн напомнил присутствующим, что и он, и мисс Дьюренс уже представили необходимые пояснения по поводу того, способствует ли их работа спасению жизней или же подготавливает солдат к дальнейшей службе в армии и использованию в военных целях. Генералы целиком за последний вариант. Но все связанные с ранениями ужасы убеждают, что наша работа в гораздо большей степени способствует как раз первому варианту — спасать от смерти тех, кому уже никогда не быть солдатом.

Иэн подчеркнул, что никоим образом не пытается уйти ни от ответа на главный вопрос, ни от ответственности. Но ведь очень многие из «Друзей», будучи коммерсантами, вовлечены в процесс военных поставок. И в этой связи хотелось бы узнать мнение присутствующих, насколько они сами способствуют продолжению войны. Когда дело касается бизнеса, любой из «Друзей» приложит все усилия, чтобы сделки были предельно прозрачны, но отнюдь не всегда это поддается проверке. И разве помощь, оказываемая «Друзьями» в штатском всем несчастным и обездоленным в этом мире, не отмечена печатью все тех же сомнений в конечном результате? Сомнений в том, что поставками провианта или чем-то еще они прямо или косвенно способствуют подготовке потенциальных солдат к участию в боевых действиях?

Взволнованной Наоми показалось, что мадам Флерьё вообще нечего на это ответить. Все выглядело так, будто Иэн вознамерился изничтожить мадам Флерьё, каким бы жутким и неподходящим ни казался Наоми этот термин. Между тем Иэн еще не закончил излагать свою точку зрения.

— Не всегда наша работа совершенна, — продолжал он. — Неужели я из тщеславия стал санитаром? Что ж, такое возможно, ибо люди тщеславные всегда отрицают тщеславие. Но я стал санитаром в том числе по причине принадлежности к «Друзьям», то есть из побуждений, продиктованных моей верой. Что же касается мисс Дьюренс, как и я, перенесшей все мыслимые ужасы войны, она к числу «Друзей» не принадлежит, не принадлежала на момент начала этой войны и, вполне вероятно, никогда к ним принадлежать не будет. И в 1914 году на нее не распространялись ограничения, распространявшиеся на меня. Она действовала исключительно по велению совести. О чем тут еще спрашивать?

Она была потрясена его фразой «она к числу „Друзей“ не принадлежит». И еще потрясена тем, как он истолковал мотивы ее желания пойти в медсестры — если он сам стал санитаром из чисто религиозных побуждений, то ею двигал обычный эгоизм. Седжвик перевел мадам Флерьё сказанное Иэном с деликатного английского на куда более выразительный французский. Множество мужчин, подумала Наоми, ровесников Седжвика, причем англичан, драпанули из Парижа в самый разгар битвы на Марне. Уже довольно давно. Но он предпочел остаться здесь, с друзьями, хотя Париж оказался под угрозой.

Мадам Флерьё была явно неудовлетворена, это было видно невооруженным глазом. Но следует признать, что в ее глазах не было злобы или враждебности. Наоми казалось, что она все-таки задала бы вопрос про тщеславие. Но в конце концов все же одумалась и, судя по всему, совсем не хотела, чтобы ее приняли за гарпию, стремящуюся показаться святее Христа. А до этого оставалось совсем немного — чуть больше ненависти и железной твердости убеждений. Наоми охватило острейшее желание крикнуть Кирнану: «Да пусть эта мадам Флерьё катится к чертям! А нас с тобой обвенчает любой армейский капеллан!»

И снова Седжвик стал советоваться с членами комитета. Говорили по-французски. Договорились, что они соберутся в третий раз, но это уже будет чистая формальность: Наоми и Иэн просто изложат свои намерения, после чего Седжвик их обвенчает. Возможно, в тот же день.

Когда все уже собрались уходить, Седжвик задержал их у самых дверей и, похоже, стал дожидаться, когда паства разойдется.

— Надеюсь, вы понимаете, лейтенант Кирнан, что никто здесь не собирался и не собирается подвергать вас обструкции? Должен сказать, отвечали вы весьма достойно. Да, мы обязаны вести себя безупречно в безупречном мире, однако нынешний мир так далек от совершенства. Могу я пригласить вас на чашечку чая?

Он доставил их к многоквартирному дому. После оживленного обмена мнениями с консьержкой все трое, поднявшись чуть ли не на последний этаж, оказались в просторных апартаментах, откуда открывался изумительный вид на крыши Парижа, на остров Ситэ с собором Парижской Богоматери. Принеся им чай, Седжвик заметил, что Наоми что-то бледновата. Конечно, конечно, война есть война, но ведь после такой войны новой быть просто не может. Вот и американский президент уверяет, что эта война — последняя в истории человечества.

Напоминание о войне плюс жиденький чай подействовали на Наоми опьяняюще, и она улыбнулась Иэну, услышав оптимистичное заявление Седжвика, процитировавшего к тому же главу союзной державы.

Выбравшись из Лувра, Чарли и Салли направились на юг к покрытой угрожающе толстым льдом реке, потом решили зайти в кафе и посидеть у окна. Воздух обрел особую серебристость, позволявшую, как казалось Салли, говорить о чем угодно, сколько угодно и с кем угодно. Оба заказали чай — хотя и Чарли, и Салли подозревали, что французы только и умеют, что портить этот божественный напиток. Но Салли предложила воздержаться от вина, по крайней мере, до вечера. Оно замутнит наше восприятие, пояснила она. Чарли не возражал. В отличие от визита в Дёз-Эглиз, в Париже он не выпил ни капли спиртного. Подав чай, официант вежливо осведомился, что господа закажут на обед.