От глупости и смерти - Харлан Эллисон

«CISCO KID», фотографирующиеся в тележках, запряженных зебро-ослами. Приятный сон.

На вывеске было написано TELÉFONO PÛBLICO[60]; я стоял на авенида Революсьон.

Я позвонил в больницу, и они, уж не знаю как, нашли Руни. Она искала меня весь день накануне. Я сказал ей, где я, она меня забрала. Кажется, я плакал. Дженни уже разрешили похоронить, за ней приехали родители. Не думаю, что я смог бы отвезти ее обратно в своем «магнете». Слишком трагично.

Руни все расспрашивала меня, где я был, но я не мог ей сказать. Я не то чтобы очистился, просто устал, что почти сродни очищению.

Дженни не стало, Кеннета Дуэйна Маркэма тоже, и я понимал, что Руни скоро уйдет от меня. Все, чего мне хотелось – это вернуться в Лос-Анджелес и попытаться стать кем-то еще. Вкус текилы, все еще стоявший во рту, обещал помочь в этом.

Жив-здоров, путешествую в одиночестве

«Quae nocent docent».

Подобно загадочному узнику в железной маске, человек по имени Мосс появился не сразу; лишь когда огромное судно вышло из привычного пространства и устремилось в мегапоток, когда защитные экраны свернулись и исчезли в чреве корабля, открыв глазам пассажиров кипящий, вздымавшийся выше иллюминаторов белый кисель за бортом, дверь в его каюту поднялась, и Мосс, с ног до головы в белом, с белыми кругами клоунского грима вокруг темных полубезумных глаз, вышел в салон. Все замолчали и уставились на него.

Салон был набит битком, пассажиры сидели небольшими кучками за круглыми столиками на тонких ножках. Все они сели на корабль в 16:00, Здесь и Сейчас, в трехмерном пространстве, и направлялись в 41:00, 85 февраля, Туда, в Грядущее – к последней остановке перед тем, как закончится измеримое время, континуум и мысль. Они посмотрели на Мосса и замолчали.

«Кто это?» – было написано на их лицах.

Мосс, спотыкаясь, шел между этих людей, которых не знал. Полный корабль незнакомцев, и среди них – он.

Он сел за столик, где был один свободный стул. Там уже сидели мужчина и женщина. Женщина стройная, не красавица, не уродка и очень спокойная, как будто ее мало что может вывести из себя. У мужчины доброе лицо и морщинки в уголках глаз. Мосс сел напротив; огромный корабль несся по мегапотоку, и мужчина с добрым лицом сказал:

– Вы не виноваты.

У Мосса был грустный вид.

– Мне сложно в это поверить. Я думаю, что это всё моя вина.

– Нет-нет, – быстро сказала невозмутимая женщина, – это совсем не так! Тут ничего нельзя было поделать, ваш сын все равно бы умер. Вы не должны казнить себя за то, что верите в Бога, не должны.

Мосс наклонился вперед и уронил голову в ладони. Его голос звучал приглушенно.

– Это было безумие. Смерть есть смерть. Я должен был знать … я знал.

Мужчина с добрым лицом перегнулся через стол и дотронулся до руки Мосса.

– Бог наслал на него эту болезнь из-за вашего проступка или проступка вашей жены. Ребенок не мог совершить ничего дурного, он был слишком мал, чтобы грешить, а вот вы или ваша жена были, как вам известно, полны греха. Поэтому ваш сын и заболел. Но если бы вы проявили мужество, как того требует Библия, вы смогли бы спасти его.

Спокойная женщина нежно отняла руки Мосса от его лица и заставила его посмотреть ей в глаза. Все еще держа его руки в своих, она сказала:

– Врачи не могли спасти его, вы это знали. Бог не придает никакого значения науке, ему важна только вера. Поэтому было важно не подпускать врачей к мальчику и прятать его в подвале.

Мосс прошептал:

– Но ему стало хуже. Он совсем разболелся. Возможно, там было слишком холодно. Я мог бы позволить родным поступить, как они хотели, по крайней мере, пустить к нему доктора.

– Нет, – настоятельно сказал добрый мужчина. – Ни в коем случае! Вера должна быть нерушимой. Вы продолжали верить. Вы были правы, что продолжали верить, даже когда он умер.

– И вы благочестиво бдели над его телом день за днем, – добавила женщина. – Вы говорили, что он воскреснет на второй или третий день. И верили в Бога.

Мосс беззвучно заплакал.

– Он просто лежал там. Прошло три дня, а он все лежал. Цвет его кожи изменился.

– Потом прошла неделя, – сказал добрый мужчина. – Но у вас была вера! Вы верили! Верили, что он воскреснет – через неделю.

– Нет, – сказал Мосс. – Он не воскрес через неделю. Он умер.

– Тогда через двадцать один день – магическое число. Это случилось бы на двадцать первый день. Но пришли люди, и, вооружившись законом, заставили отдать его, а вас самого арестовали. И на всех судебных заседаниях вы настаивали, что это была Божья воля, а ваша достойная жена поддерживала вас, пока окружающие изливали на вас потоки ненависти и гнева.

– Он так и не воскрес. Его закопали в землю, – Мосс вытер глаза; белый грим стекал по его щекам.

– Они вынудили вас уехать. Отправиться во внешний мир. В такое место, где Бог услышал бы вас. Вы правильно поступили, у вас не было другого выбора: вы могли только верить или же влиться в массу неверующих, населяющих ваш мир. Вы не должны винить себя, – сказал добрый мужчина, положив руку на рукав Мосса.

– Вы еще обретете покой, – сказала спокойная женщина.

– Спасибо. – Мосс поднялся и ушел.

Мужчина и женщина откинулись на спинки своих стульев; свет, горевший в их глазах, когда они говорили с Моссом, потускнел.

Мосс прохаживался по салону. За одним из столиков сидел в одиночестве молодой человек, нервно жестикулирующий с напряженным лицом. Он смотрел в иллюминатор на мегапоток.

– Могу я присесть? – спросил Мосс.

Молодой человек нехотя отвел глаза от кипящей пузырящейся массы за бортом и посмотрел на него, но ничего не ответил. На его лице было написано отвращение. Так ничего и не сказав, он снова повернулся к иллюминатору.

– Можно мне присесть? Прошу вас. Я хочу поговорить с вами.

– Я с трусами не разговариваю, – ответил молодой человек, гневно играя желваками.

– Да, я трус, признаю, – беспомощно сказал Мосс. – Но, пожалуйста, позвольте мне присесть.

– Ох, да садись уже, Бога ради! Только заткнись и не говори со мной. – Он снова отвернулся.

Мосс сел, сложил руки на столе, и молча уставился на профиль молодого человека.

Через несколько минут тот повернулся и посмотрел на него.

– Меня от тебя тошнит. Так бы и двинул тебе в морду, трус паршивый.

– Да, – сказал Мосс с несчастным