Бабье царство. Русский парадокс - Эдвард Радзинский

Беседы с Дидро были так страстны, что в порыве спора он хватал ее за руки, и она жаловалась – после споров с Просветителем на нежнейшей коже Императрицы оставались синяки.

Если бы она сказала Дидро правду… Если бы объяснила самое позорное и страшное: рабовладение стало неотъемлемой частью жизни страны. И половина ее населения уверена, что порядок, при котором другая половина сограждан должна быть их рабами, – единственно возможный, он освящен Церковью. Вот, например, наш великий поэт-гуманист Державин. Он пишет о том, как повелел высечь скотниц за дурной присмотр за скотиною. Но, как и положено доброму помещику, старую скотницу поэт приказал сечь поменьше…

Или другой хороший помещик – наш великий полководец Суворов – заботливо подсказывает управляющему, как позаботиться о размножении в его имении… Нет-нет, не скотины, а крепостных людей: «Дворовые парни как дубы выросли, купить им девок. Лица не разбирать, лишь бы здоровы были… Девиц отправлять… на крестьянских подводах, без нарядов, одних за другими, как возят кур, но очень сохранно». Так женили рабов-соплеменников, точнее, спаривали, как животных. Пушкин писал: «Спрашивали однажды у старой крестьянки, по страсти ли она вышла замуж? «По страсти, – отвечала старуха, – я было заупрямилась, да староста грозился меня высечь».

Автор знаменитых мемуаров, просвещеннейший добрый помещик Андрей Болотов, чтобы отучить от пьянства крепостного столяра, придумал сечь его порциями – так чувствительнее. Сыновья посмели вступиться за отца, даже погрозили помещику. И он этих «сущих злодеев, бунтовщиков и извергов» велел заковать в цепи и посадить на хлеб и воду до покаяния. Даже революционерка Дашкова пылко объясняла Дидро в Париже необходимость крепостного права – основы благосостояния дворян.

И духовенство мирилось с этим нарушением всех человеческих и божеских заповедей. И истово проклинало тех, кто смел выступать против заведенного порядка. И Екатерина, рассказывавшая Дидро те же байки, которые писала Вольтеру, – о крестьянах, которые поют благодарственные молебны, танцуют и веселятся, если бы она прочла ему то, что напишет для себя… И хотя мы уже цитировали эту запись, повторим ее снова, она заслуживает повторения:

«Предрасположение к деспотизму прививается с самого раннего возраста к детям, которые видят, с какой жестокостью их родители обращаются со своими слугами. Ведь нет дома, в котором не было бы железных ошейников, цепей и разных других инструментов для пытки при малейшей провинности тех, кого природа поместила в этот несчастный класс, которому нельзя разбить свои цепи без преступления. Едва посмеешь сказать, что они такие же люди, как мы, и даже когда я сама это говорю, я рискую тем, что в меня станут бросать каменьями; чего я только не выстрадала от этого безрассудного и жестокого общества, когда в Комиссии для составления нового Уложения стали обсуждать некоторые вопросы, относящиеся к этому предмету, и когда невежественные дворяне, число которых было неизмеримо больше, чем я могла когда-либо представить… стали догадываться, что эти вопросы могут привести к некоторому улучшению в настоящем положении земледельцев, разве мы не видели, как даже граф Александр Сергеевич Строганов, человек самый мягкий и, в сущности, самый гуманный… с негодованием и страстью защищал дело рабства. Я думаю, не было и двадцати человек, которые по этому предмету мыслили гуманно и как люди…»

Она не смела признаться Дидро, что чувствует как он. Но была возведена на престол «безрассудными и жестокими» рабовладельцами и знала: они же сгонят ее с престола, если она посмеет замахнуться на главный источник их дохода… Вместо этого она спорила с Дидро и лгала…

В тот день, незадолго до его отъезда, она долго молчала. Потом сказала, что восторгается его блестящим умом, но… «Господин Дидро… вашими великими принципами, которые я очень хорошо себе уясняю, можно составить прекрасные книги, однако не управлять страной. Вы забываете различие нашего положения: вы ведь работаете на бумаге, которая все терпит, которая гибка, гладка… А я бедная императрица, работаю на человеческой коже, а она очень щекотлива и раздражительна».

Он не понял, что это был крик. Как она сама написала: «После этого объяснения он отнесся ко мне с некоторым соболезнованием, как к уму ординарному и узкому… и стал говорить со мной только о литературе, а политических вопросов никогда более не касался».

Старательный Дидро преподнес ей несколько проектов, за которые она очень его благодарила. И… оставила их на бумаге, «которая все терпит».

21 февраля 1774 года Дидро покидал Петербург. Она приготовила ему великолепные подарки, но он взял только перстень с ее руки.

Вернувшись на родину, он язвительно написал о подлинных чувствах, испытанных в России. Как и она, правду он написал для себя – в записных книжках. Публично до конца дней защищал и славил Прекрасную Даму с душой Брута и лицом Клеопатры.

Но то, что он думал на самом деле, она узнает после смерти Дидро, когда к ней приедет его библиотека. Но об этом позже.

После разоблачения заговора, хотя наказаний не последовало, участники один за другим начали покидать пределы России.

В 1775 году снова уедет в Европу Дашкова. Кстати, Дидро, будучи в Петербурге, захотел встретиться с ней, но ему объяснили, что она, к сожалению, в отъезде… В это время Дашкова еще была в России.

В 1776 году состоялся еще один отъезд. Туда, откуда не возвращаются, безвременно отправилась любимая жена Павла – Гессен-Дармштадтская принцесса… Все случилось во время родов. Она никак не могла родить. Лейб-медик Екатерины Роджерсон вместе с медиком Тоддом были уверены, что нерожденный ребенок уже мертв. 12 апреля они настаивали на немедленной операции по удалению младенца. Все решали минуты, промедление – смерти подобно. Но операцию по неизвестным причинам откладывали… Хотя Екатерина все понимала. Осталась записка Императрицы ее статс-секретарю Кузьмину, написанная 13 апреля: «Дело наше весьма плохо идет, какою дорогою пошел дитя, чаю, и мать пойдет». Только 13 апреля была сделана операция. Но драгоценное время было почему-то упущено, начавшаяся гангрена – результат разложения мертвого младенца – убила Великую Княгиню…

Генерал Фонвизин утверждал, что ее отправили на тот свет – такова плата за заговор…

Павел безмерно страдал. Ему даже пустили кровь… Но мать была беспощадна. Екатерина дала прочесть сыну письма покойной. Он узнал правду и о жене, и о своем закадычном друге Андрее Разумовском, оказавшемся ее… любовником! После этого на панихиде и похоронах Павел не присутствовал.

Но если и правда, что несчастной Гессен-Дармштадтской принцессе помогли отправиться на тот свет, причиной был не заговор. Все значительно проще: Екатерина не была уверена в отце ее ребенка. Поэтому Великой Княгине помогли покинуть наш грешный мир.

Граф Андрей, узнав о разоблачении, спасался в имении сестры. Из уважения к заслугам семейства Екатерина ограничилась его удалением из Петербурга – его отправили послом в Вену («посол вон!»). Потом Андрея Разумовского переведут послом в Неаполь, где неутомимый донжуан (к насмешливой радости Екатерины!) продолжит любовные подвиги. Он соблазнит дочь «этой ханжи» австрийской Императрицы Марии Терезии – королеву неаполитанскую Каролину.