Превратности судьбы, или Полная самых фантастических приключений жизнь великолепного Пьера Огюстена Карона де Бомарше - Валерий Есенков

Вот ежели граф позарится на Сюзанну, Сюзанна и Фигаро беспомощны перед ним, никто не отменял постыдного права первоприсутствия сюзерена в первую брачную ночь, это закон. Граф неуязвим за стеной привилегий, имеющих силу закона. Тем не менее, ведь альмавива в подметки не годится Сюзанне и Фигаро. Тьма привилегий и тьма дарований. Вот вечная битва не на жизнь, а на смерть!

Кое-что, таким образом, проясняется. Пьер Огюстен набрасывает первые реплики, а между тем торгуется с Леопольдой Жанто и скачет в Лондон, куда его призывает довольно темная личность под именем Артура Ли, скользкий, но полномочный представитель американских колоний. В Лондоне он устанавливает, что за ним продолжается слежка. Он просит Вержена, чтобы Сартин, испытанный мастер полицейского сыска, обеспечил его безопасность, и без колебаний вступает в переговоры с Артуром Ли.

О чем они договариваются, никому не известно. Всё же известно, что от Артура ли он узнает самые свежие новости с американского континента, из числа тех, которые не попадают на страницы газет. Главная из новостей та, что армия Вашингтона движется к Бостону, и Пьер Огюстен, предчувствуя катастрофу, то и дело понукает Вержена:

«Не возьмете ли Вы на себя смелость ещё раз объяснить королю, как много он может выиграть без боя в этой кампании? И не попробуете ли Вы убедить его величество, что та жалкая помощь, которую они просят и о которой мы вот уже год проводим дебаты, принесет нам плоды великой победы, хотя мы и не будем подвергаться опасности сражений? А также то, что эта помощь может играючи вернуть нам всё то, что позорный мир 1763 года вынудил нас потерять. Что успех американцев, который неизбежно превратит их противника в державу второго разряда, снова выдвинет нас на первое место и на долгое время обеспечит нам преобладание во всей Европе?..»

Парализованный философским страхом как-нибудь навлечь на Францию эту ужасную опасность сражений, Вержен искусно уклоняется от прямого решения, предпочитая исподтишка подвигать слабоумную Турцию на ново столкновение с российской империей и тем наверняка оставить Англию без помощи мощного русского флота, не желая верить тому, что императрица в помощи Англии уже отказала, и не скупится на общие рассуждения:

«Я получил первого числа сего месяца, мсье, письмо, которое Вы оказали мне честь написать 26-го прошлого месяца. Хорошо говорить так же легко, как трудно хорошо поступать. Эту аксиому Вам подтвердят все люди, которые заняты управлением, не исключая и британских министров. Все те, чья задача заключается в том, чтобы рассуждать, рассматривают каждый вопрос изолированно от всего остального, поверхностно оценивая при этом, какие преимущество можно таким путем извлечь. Но если бы они могли охватить взглядом общую картину, они очень быстро признали бы, что эти кажущиеся преимущества, столь заманчивые при рассуждении, на практике обернутся всего лишь источником затруднений, притом весьма пагубных. Я долго сидел в партере, прежде чем выйти на сцену. В то время я видел немало людей самого разного происхождения и склада ума. Они, как правило, фрондировали и всё осуждали, считая, что все всегда поступают плохо. Потом кое-кто из этих «судей», коими они себя полагали, превратились в тех, кого судят. И я убедился, что большинство из них сохраняли тот заведенный порядок, который они сами прежде с такой суровостью порицали, потому что существует сила импульса, или инерции, назовите её как угодно, которая всегда приводит людей к какой-то общей точке. Эта преамбула написана мной вовсе не для того, чтобы отрицать Вашу предусмотрительность, которую я, напротив, ценю и одобряю. Но не думайте, что если не принимаешь какого-то положения сразу, это значит, что его отклоняешь. Существуют ступени, через которые осторожности ради лучше не перепрыгивать, да и не всякий сон летаргический. Хотя способ передачи Вам этого письма я считаю надежным, я все-таки недостаточно доверяю ему, чтобы не притормозить моего желания высказать Вам все мои мысли. Но я надеюсь на Вашу проницательность, она Вам поможет их угадать. Подумайте хорошенько, и Вы убедитесь, что я ближе к Вам, чем Вы это предполагаете…»

Поразительно, что человек пассивный, предпочитающий благоразумно плыть по течению, всю жизнь в самом деле послушно просидевший в партере, сообщает весь этот глубокомысленный вздор человеку активному, всегда идущему наперекор обстоятельствам, в партере никогда не сидевшему, много лет принимавшему участие в игре, правда, из-за кулис, и нынче готовому во всеоружии выйти на сцену. Сиденье в партере научило Вержена бояться, и этот только что испеченный министр пуще всего боится потерять свое приятное место, а над ним как раз разразилась гроза и его приятное место с высоким окладом и прекрасной казенной квартирой может в одночасье уплыть от него.

Вся эта путаница, все эти недостойные недомолвки и экивоки плетутся в те дни, когда закулисные проделки графа де Гина выплывают наружу и разражается международный скандал. Французский посол рассчитывал переполошить все правительства, чтобы толкнуть их таким способом на войну, однако действовал грубо. Переполох, действительно, получается сильный. Испанский посол, аккредитованный в Лондоне, бросается докладывать своему министерству в Мадрид, какая странная петрушка заваривается с этими легкомысленными французами. Мадрид направляет своему послу в Париже запрос, что, мол, сей лондонский сон означает, не сошли ли в самом деле французы с ума, так откровенно предавая своего единственного союзника на континенте. Испанский посол обращается с запросом к Вержену. Вержен бледнеет, вконец теряет спокойствие духа невозмутимого сидельца в партере, волей случая вынесенного на сцену, и не самым уверенным тоном докладывает о невероятном происшествии королю, ожидая, по всей вероятности, незамедлительного паденья в отставку. Король просто-напросто теряет и без того слабую голову, не из страха за свое место на сцене, конечно, которого как раз у него, к сожалению, нет, но от природного страха перед самим непрестанным течением жизни, которая, как известно, трогает и дремать не дает.

Оба, и король и министр, решительно не понимают, как им поступить, хотя тут нечего понимать, поскольку полномочный представитель, по легкомыслию или злодейски, нарушил инструкции, полученные им от правительства, которое он представляет в явно враждебной стране. Гнать его к чертовой матери, и делу конец. Но нет, и короля и министра парализует ужас при мысли о том, как отнесется к скандалу Мария Антуанетта, которая, собственно, и отправила в Лондон милейшего графа де Гина. Общие рассуждения о загадочных принципах управления одного и чистосердечные призывы к справедливости и к нравственности в политике другого в одну минуту рассыпаются в прах. Мало того, что оба с трепетом ждут, какое решение примет эта пустая, беспечная, о нравственности имеющая самое странное понятие женщина, оба не смеют к ней подступиться, чтобы довести до её сведения несусветную глупость, сочиненную её протеже.

Наконец призывают министра двора, и министр двора набирается храбрости переговорить с Марией Антуанеттой. Мария Антуанетта, под давлением неопровержимых улик, которые свидетельствуют о недопустимом, если не преступном нарушении долга, изъявляет согласие на отозвание графа де Гина из Лондона.

Кажется, и королю и министру можно облегченно вздохнуть. Не тут-то было. В свою очередь, в Опере с Марией Антуанеттой встречается не дремлющий Шуазель, который и подставил Марии Антуанетте этого графа де Гина в качестве злейшего недруга ненавистного ей герцога д’Эгийона, и заверяет её, что хладнокровно изучил все обстоятельства этого странного дела и переговорил со своими друзьями испанцами. Так вот, изучив и переговорив, он, Шуазель, пришел к убеждению, что граф де Гин вовсе не виноват, умалчивая при этом, что всё это время бедный граф действовал по его личному наущению.