Заветы Ильича. Сим победиши - Владлен Логинов

Сохранилась краткая запись Дзержинского о его беседе с Владимиром Ильичем: не полагаясь только на сотрудников ГПУ, «тщательно составлять списки, проверяя их и обязуя наших литераторов давать отзывы. Распределить между ними всю литературу».

Своему зампреду по ГПУ Дзержинский пишет более подробно: из-за отсутствия компетентных людей «у нас в этой области большое рвачество и кустарничество… Сведения должны проверяться с разных сторон так, чтобы наше заключение было безошибочно и бесповоротно, чего до сих пор не было из-за спешности и односторонности освещения…

Надо помнить, что задачей нашего отдела должна быть не только высылка, а содействие выпрямлению линии по отношению к спецам, т. е. внесение в их ряды разложения и выдвижения тех, кто готов без оговорок поддерживать Советскую власть»799 800.

На следующий день после встречи с Дзержинским, 5 сентября, Ленин полтора часа беседовал с Калининым. «Владимир Ильич, — записал в своем дневнике Михаил Иванович, — был довольно оживлен, думает с октября приступить к работе, хотя опасается, как бы врачи не запретили»801.

5 сентября, как и 16 августа, дабы не затруднять врачей согласованиями, Ленин напрямую пишет записку Сталину с просьбой прислать к нему в Горки председателя Средазбюро ЦК РКП(б) Яна Рудзутака и председателя правления Центросоюза Льва Хинчука. Хинчук приехал на следующий день. Повод для вызова был вполне конкретный. Один из эмигрантов, некто А.С. Орлов, издал за границей брошюру, направленную против российского Центросоюза. Владимир Ильич расспросил Льва Михайловича о работе кооперации и предложил ему в двухнедельный срок написать брошюру, обобщающую первый опыт деятельности Центросоюза в условиях НЭПа802.

В эмигрантской прессе, которую читал в эти дни Ленин, гораздо больше, нежели брошюра Орлова, огорчило Владимира Ильича письмо Горького Анатолю Франсу, опубликованное в «Социалистическом Вестнике» 20 июля. Начавшийся тогда процесс над эсерами Горький оценил как приготовление «к убийству людей, искренне служивших делу освобождения русского народа», и просил Франса обратиться к Советскому правительству, дабы это «преступление» предотвратить и «сохранить ценные жизни социалистов».

Первое желание, возникшее у Ленина — ответить. «Думал было обругать его в печати (об эсерах), — пишет он Бухарину в Германию 7 сентября, — но решил, что, пожалуй, это чересчур». Со времени написания Горьким письма прошло более двух месяцев, со дня окончания суда, сохранившего «ценные жизни социалистов», — месяц. «Я мало видел газет (заграничных почти не видал). Значит, и “обстановку” мало знаю», — продолжает Владимир Ильич и просит Бухарина: «Может быть, Вы его видаете и беседуете с ним? Напишите, пожалуйста, Ваше мнение». А в конце письма дописывает: «P.S. Я уже почти здоров»1.

Накануне, б-го, он завел разговор с Фёрстером и Крамером относительно того, нельзя ли ему «начать знакомиться с делами» ранее 1 октября. Он продолжил его и в следующий их приезд 8-го. Но ответ был, видимо, слишком уклончивым: ссылались на то, что после интенсивных бесед вновь появляются признаки расстройства сна, нелады с желудком.

Это ужасно расстроило Владимира Ильича. «По-видимому В.И. угнетает то, — записал Кожевников 9-го, — что здоровье еще не вполне восстановилось. Он рассчитывал, что в сентябре будет уже совершенно здоров, но ожидания эти не вполне оправдались и, по-видимому, это очень огорчает В.И.»

Кожевникову Ленин сказал, что «свое теперешнее нервное состояние он сравнивает с тем, какое у него было еще в 1897 году, когда В.И. сидел в тюрьме и боялся, что его не выпустят в указанный срок. Тогда тоже была бессонница и нелады с кишечником». Потом это повторялось дважды — в конце ссылки и в эмиграции, и оба раза это было связано с нервным перенапряжением803 804.

Свиданий однако Ленин не прекращает. После трехдневного перерыва, в воскресенье 10-го, приезжает Томский. Еще до этого он просил Владимира Ильича написать письмо V

Всероссийскому съезду профсоюзов, который открывался 17 сентября. Ленин ответил, что ему не хотелось бы «ограничиться общим и простым приветствием», а посему «надо побеседовать более или менее обстоятельно о какой-нибудь специальной теме». Вот и поговорили они об этом в Горках полтора часа1.

11 сентября состоялся консилиум: приехали профессора Фёрстер, Крамер и Гетье. Решили дату выхода Владимира Ильича на работу, хотя и с определенными ограничениями во времени и нагрузке, не менять. «Настроение получше, — фиксирует Кожевников, — т. к. еще раз В.И. было категорически заявлено, что с 1 октября он сможет приступить к работе… Был оживлен, шутил». Повод нашелся. Профессор Гетье между прочим заметил, что пациент несколько пополнел: прогулки в экипаже это хорошо, но было бы полезно побольше ходить пешком, — сказал он2.

Но за всеми шутками и независимо от «ограничений» врачей Владимир Ильич сам прекрасно понимал, что к прежнему режиму работы возврата не будет. Из этого следовало сделать самые серьезны выводы. А прежде всего позаботиться об укреплении Совнаркома и СТО. И в этот же день Ленин пишет письмо «Секретарю ЦК т. Сталину» для голосования «членов Политбюро по телефону».

«Ввиду того, что т. Рыков получил отпуск с приезда Цюрупы (приезд ожидается 20.IX), а мне врачи обещают (конечно, лишь на случай, если ничего худого не будет) возвращение на работу (вначале очень умеренную) к 1.Х, я думаю, что на одного т. Цюрупу взваливать всю текущую работу невозможно, и предлагаю назначить еще двух замов (зампред СНК и зампред СТО), именно: т. Троцкого и Каменева. Распределить между ними работу при участии моем и, разумеется, Политбюро, как высшей инстанции»3.

Казалось бы, все понятно. СНК и СТО надо укрепить, и Ленин выкатывает туда две «здоровые пушки» — Троцкого и Каменева. Но все понятно, если смотреть на это с точки зрения дела. А вот если взглянуть на данное предложение через призму личных отношений, то все сразу осложняется.

Первым в перечне фамилий у Ленина стоит Троцкий — значит, он идет на зампреда СНК, а Каменев — на зампреда СТО, но это менее значимая должность, ибо СТО — всего лишь комиссия Совнаркома. Помимо этого, хотя в письме и оговаривалось, что Политбюро остается «высшей инстанцией», из семи его членов уже четверо, то есть большинство, оказывается в Совнаркоме. Иными словами, такая передвижка могла существенно изменить тот расклад сил, который сложился за время болезни Ленина.