Муссолини и его время - Роман Сергеевич Меркулов

земле поляки ничего не могли противопоставить танковым дивизиям Гитлера. Польские солдаты храбро сражались, но в современной войне этого оказалось недостаточно – уже через неделю после начала войны немцы стояли под Варшавой.

Великобритания и Франция не спешили облегчить давление на своего незадачливого союзника: британцы еще только высаживали свои экспедиционные силы во Франции, а французы, прямо обещавшие полякам начать большое наступление в самое ближайшее время, без труда захватили несколько приграничных деревень – на чем их продвижение и закончилось. Французский командующий Морис Гамелен без тени смущения назвал эти бои, стоившие немцам около сотни солдат убитыми, решительной и масштабной операцией, а союзная пропаганда трубила о великих победах французского оружия. Фактически же дело обстояло таким образом, что два десятка немецких дивизий удерживали весь Западный фронт, в то время как большая часть германских вооруженных сил воевала в Польше. К середине сентября, когда разгром польской армии был уже очевиден, бои на Западе окончательно прекратились – англо-французское командование не видело смысла в том, чтобы нести напрасные потери ради облегчения положения уже проигравшей Польши. Союзникам требовалось время на развертывание своих сил – мысленно они уносились в будущее, рассчитывая начать масштабные наступательные операции не раньше, чем через два-три года. Между тем к началу октября война на Востоке была окончена – Гитлер, следовавший за своими войсками на штабном бронепоезде «Америка», принял победный парад в Варшаве.

Разгром немцами католической Польши, осуществленный не без помощи «безбожных большевиков», не вызвал в Италии ни малейшего энтузиазма; но чем больших военных успехов добивался Гитлер, тем сильнее беспокоило дуче решение повременить со вступлением в войну. Раздраженный тем, что вместо желания сражаться итальянцы радуются неучастию собственной страны в разгорающемся мировом конфликте. Муссолини принимался разъяснять, что Италия не «нейтральная», а «невоюющая» держава со «своей собственной особой позицией, позицией безоговорочно здравого смысла и четкой линии поведения». На деле же, с последней дело обстояло не слишком хорошо.

Хотя объявление немцам войны Англией и Францией подтверждало правоту дуче, и в первые дни сентября Муссолини отзывался о действиях Гитлера с изрядным презрением, однако поражение Польши и бездействие союзников заставили его усомниться в правильности собственного выбора. Всю осень и зиму 1939 года Муссолини продолжал колебаться. Он то опасался, что выиграв войну без Италии, Гитлер не станет считаться с фашистскими претензиями на господство в Средиземноморье и на Балканах, то, охваченный дурными предчувствиями, предсказывал победу союзников и упрекал немцев в том, что, заключив пакт с СССР, они изменили собственной идеологии.

Недовольство Муссолини «особыми отношениями» между Берлином и Москвой проявилось после начала советско-финской войны: по распоряжению дуче печать развернула пропагандистскую кампанию против СССР, а итальянские вооруженные силы передали финнам три десятка самолетов и сотню тысяч винтовок. Около пяти тысяч итальянцев объявили о желании отправиться в Финляндию для участия в войне против «красных», но фактически до окончания войны на фронт успело прибыть не больше сотни добровольцев.

На столь недружественное поведение Италии Москва ответила статьей в «Правде», живописующей «преступления чернорубашечников» в самых черных красках. Но не меньшее недовольство проявили и в Берлине. После настоятельных просьб немцев не задевать Сталина Муссолини все же свернул пропагандистскую кампанию, однако демонстрировать Гитлеру свое недовольство не перестал: в декабре Чиано произнес публичную речь, наполненную упреками в отношении всех стран, участвующих в разворачивающейся борьбе. Англию и Францию обвинили в срыве итальянского посредничества в последние дни накануне войны, а Германию – в нарушении буквы и духа Антикоминтерновского пакта. Отношения между двумя режимами опустились до нижайшей точки.

В январе 1940 года Муссолини отправил Гитлеру личное послание, в котором, повторяя уже сказанное Чиано, открыто упрекал нацистов в отходе от собственных принципов и «противоестественном» союзе с коммунистами. «Понимаю Ваше стремление избежать войны на два фронта, особенно после того, как не оправдалось предсказание Риббентропа о невмешательстве Великобритании и Франции, – писал Муссолини, – но чтобы избежать его, Вам пришлось заплатить дорогую цену, позволив России без единого выстрела извлечь наибольшую выгоду при разделе Польши и захватить балтийские страны». Муссолини предупреждал, что дальнейшее сближение немцев с коммунистами «будет иметь катастрофические последствия для Италии, в которой единство антибольшевистских настроений является абсолютным и несокрушимым». Фактически, дуче прямо угрожал фюреру развалом Оси. В то же время Чиано по распоряжению Муссолини неофициально предупредил бельгийцев и голландцев о неизбежности германского вторжения.

В феврале в Европу прибыл Самнер Уэллс, помощник государственного секретаря США, попытавшийся найти основу для начала переговоров между западными союзниками и немцами. Муссолини, принявший в Риме американского визитера, сказал ему, что без изменения целей Лондона и Парижа в текущей войне никакое мирное соглашение невозможно: желание союзников восстановить Польшу и Чехословакию в прежних границах, а также вернуть австрийцам независимость осуществимо только после полного военного разгрома Германии.

В начале марта дуче получил изрядно запоздавший ответ Гитлера на свое послание: сталинский Союз, как всегда очень вежливо писал фюрер, в значительной степени отошел от «еврейского интернационализма» прежних лет, а потому не может считаться идеологическим противником фашизма и национал-социализма в той же мере, что и безусловно враждебные западные демократии. Утверждая это, фюрер был не слишком искренен со своим итальянским другом, однако он не сомневался, что в конечном счете Италия все равно вступит в войну на стороне рейха – о чем он прямо заявил в своем письме к Муссолини.

Гитлер не сомневался в том, что дуче не откажется от реализации своих планов на Балканах, в Северной Африке и на Средиземном море, а потому не опасался потерять Италию. Его убежденность в этом лишь укрепилась после очередного визита Риббентропа в Рим. Нацистский министр иностранных дел нашел итальянского диктатора пребывающим в совершенно ином состоянии духа: дуче был резко настроен против западных союзников и вновь заговорил о неизменности своего решения поддержать Германию в войне.

К весне 1940 года Муссолини уже смирился с советско-германским пактом – прагматизм Гитлера казался ему очевидно разумным. В действительности пессимизм дуче в отношении будущего Оси никогда не носил устойчивого характера, и теперь Муссолини вновь преисполнился уверенности в победе Третьего рейха. Если в Первую мировую войну Германия была сломлена только благодаря продовольственной блокаде и миллионам американских солдат, сделавших любые наступления кайзеровских войск на Западном фронте бессмысленными, то на что могли надеяться англо-французы теперь, когда дружественные отношения с СССР и американский нейтралитет обеспечивали рейху прочное стратегическое положение? – задавался вопросом Муссолини.

Просматривая в личном кинозале немецкую военную кинохронику, дуче вновь и вновь повторял, что Германия не может потерпеть поражения. Его уверенность в этом укрепилась еще сильнее после того, как