Сто сорок писем Василия Белова - Анатолий Николаевич Грешневиков

стилистика – все на высоком уровне. Это стихи, передающие состояние человека на войне, показывающие многоцветье духовного мира сербского народа. Тема подвига во имя Отчизны, тема смерти и бессмертия здесь выходит на первый план. Поднимаясь до философских высот при осмыслении добра и зла, Белов остается при этом предельно земным. Вместе с автором он избегает красивости и книжности, его слог упругий и жесткий.

Приведу пару четверостиший из двух понравившихся мне стихов:

И витязи Косова, павшие ниц,

Встречая без страха орду чужеземцев,

Впервые узнали про доблесть убийц,

Губивших твоих стариков и младенцев.

Теперь – перевод более сложный из второго стихотворения все того же автора Йована Дучича:

Постыдно знамя, загрязненное преступленьем,

Постыдна свобода под сенью зарубежных штыков!

Все наше Отечество в плену у прохвостов,

Но из рук убийц не бывало святого причастья.

С детства я любил живопись Ивана Шишкина. Его сосновые боры, залитые солнцем, снились мне даже по ночам. Самобытный художник Константин Лебедев подарил мне однажды две свои небольшие картины с изображением сосны, росшей рядом с моей деревней. Одна картина выполнена акварельными красками, другая – в графике. Но и та, и другая покоряли архитектурой могучей богатырской кроны. И когда мне довелось побывать в родных местах выдающегося мастера живописи Ивана Шишкина, в его родительском доме в Елабуге, ставшем музеем, то я увидел на картинах все те же полюбившиеся мне сосны. Но показалось, что мои ярославские чуть суровее, крепче, выше, а елабугские – другие, они более величественные и более раскидистые.

Раз Белов взял в руки кисти и стал радовать меня акварельными рисунками озер и лесов Вологодчины, то мне пришла в голову мысль попросить его написать мне пейзаж с вологодской сосной. Вдруг она чем-то отличается от наших ярославских и шишкинских из Елабуги. Интересно еще и чем… Я рад был обещанию Василия Ивановича потрудиться над сосновым пейзажем.

Письмо сто шестое

Толя, скажи свое мнение о моем переводе поэмы «Братья Якшичи».

Белов.

Письмо было отправлено из Вологды 10 марта 2005 года. В нем лежала полная исправленная рукопись поэмы «Братья Якшичи». Лишь на второй странице была заметна правка. Предложение «Верна лишь одна ей дорога», Белов зачеркнул и написал: «Теперь ей одна лишь дорога». Речь шла о жене Ангелине – одного из сербских братьев Димитре. Отзыв я ранее направлял Белову. Но на всякий случай еще раз высказал слова одобрения и поддержки.

Так как короткое послание Белова было выполнено почему-то на обороте моего к нему январского письма, то я напомнил ему повторно о встрече с ярославским художником-анималистом, который передавал ему привет и напоминал о встрече с ним в молодые годы на стадионе. В том письме я высылал и каталоги Отрошко с надписью «Великому, гениальному в своей простоте и величии художнику и писателю Василию Белову. Олег Отрошко».

Белов, видимо, в суете да при завале бумаг выслал мне мое письмо обратно. Привожу его почти полностью:

«Дорогой Василий Иванович!

Мороз ударил ощутимо. Дует со всех щелей. Как завтра буду добираться до Москвы – не знаю… Если бы не сессия, то в такую холодрыгу не поехал бы никуда.

Хотя сегодня жуткий мороз у нас, а я ездил в гости в Ярославль к художнику Олегу Павловичу Отрошко. Оказывается, он Вас хорошо знает, высоко ценит Ваше творчество. И лет тридцать назад, когда он жил и работал не в Ярославле, а в Череповце, он вместе с Вами и Николаем Рубцовым сидел в Вологде на стадионе и болел за футболистов… Стадион находился рядом с Союзом художников. Так он рассказывал мне. В Кремле у него была тогда в эти дни выставка. Он дружил с Николаем Рубцовым. Кроме Вас и Рубцова, вместе с Олегом на стадионе были критик Эдемский и художник Валентин Малыгин. Тоже друзья Отрошко. По его словам, именно Малыгин и снимал с Рубцова посмертную маску. Олег Павлович хорошо помнит ту встречу, и когда гол был забит вашим землякам, Вы, говорит он, очень сокрушались и ругали вашу компанию.

У Отрошко есть уникальные фотографии Николая Рубцова. Хорошие, редкие снимки. Жаль, я не знаю, кто собирает и доносит до истории такие снимки… Может, Вы знаете? Может, музей есть какой?!

Интересно, помните ли Вы такого художника О.П. Отрошко, ту встречу на стадионе и знаете ли художника Малыгина? Напишите, я передам Отрошко. А пока он просил меня подарить Вам его каталоги.

…У меня в кабинете на книжной полке расположился Ваш акварельный этюд. Любуюсь им и хвалю Вас. Рисуйте и дальше. Живописуйте природу. Очень благодарен Вам за книгу «Невозвратные годы». Мы с Галей читаем ее вслух. Сколько интересного было в Вашей жизни! Сколько Вы помните!

Дай Бог Вам здоровья! Поклон Ольге Сергеевне.

Всегда рад Вашим теплым письмам. Не забывайте нас, пишите. Надеюсь, журнал с моим очерком Вы получили. Обнимаю.

Всего Вам самого доброго. Искренне Ваш Анатолий Грешневиков».

Письмо сто седьмое

Дорогой Анатолий Николаевич!

Отвечаю на твое последнее письмо. Ты молодец, пишешь книгу о Мышкине. Акварель с сосной тебе будет, хоть у нас и не растут большие сосны, одна мелочь.

Малыгина я, конечно, хорошо знаю. И Отрошко тоже, хотя его увлечение охотой мне не очень нравится, но Бог с ним.

Письмо от Яриковой я наконец получил, но по-прежнему на нее обижаюсь. Могла б черкнуть хотя бы полслова и о себе, и о книге. Но пусть будет так, как она хочет! На ЖЗЛ я уже поставил жирный крест.

Спасибо за приглашение в гости.

Как живет Галя? Завидую вам, вы уж дед и бабушка. Может быть, когда-нибудь и заедем. Но Господь знает, когда!

Передай Гале поклон и внуку. Пусть Бог их бережет и хранит.

Отрошко привет, хотя я не люблю, когда ссылаются на других. Можешь сказать это ему.

А с тобой я не хочу рвать связи! Как живет Бабурин? Понравился ли тебе мой перевод с сербского? Сообщи. А ЖЗЛ – хрен с ним.

Моя мать Анфиса Ивановна родила шестерых:, а воспитала пятерых до взрослого состояния. Один уже умер. Сын. Матери вручили медаль Материнства. Медаль я храню и могу показать любому. Но помни, кто и как из некоторых демократов издевался над многосемейными женщинами? Я помню. Мужчины в этом позорном деле не участвовали. А ведь Сталин мог и гордиться таким