Безупречный шпион. Рихард Зорге, образцовый агент Сталина - Оуэн Мэтьюз

показания. Зайцев из НКВД и его подручный Буткевич – советские “легальные” резиденты под дипломатической крышей, получившие в последнее опасное время приказ работать курьерами агентуры, – смогли раздобыть кое-какие сведения у своих японских источников. Не ясно, кто именно исказил сообщение – они или их начальство в НКВД, – но к тому времени, когда разведданные уже оказались в руках партийного руководства, исковеркана была даже фамилия Зорге. “В дополнение нашего № 1/4/33 от 7/1-1942 года сообщено, что один из арестованных немцев в Токио некий ЗОРГЕ (ХОРГЕ) показал, что он является членом коммунистической партии с 1919 года, в партию вступил в Гамбурге… и работал в Информбюро ИККИ (Коминтерн), – писал заместитель начальника НКВД Павел Фитин начальнику Коминтерна Димитрову 7 января 1942 года. – В Токио поддерживал связь с советскими сотрудниками ЗАЙЦЕВЫМ и БУТКЕВИЧЕМ. Прошу сообщить, насколько правдоподобны данные сведения”[18].

Иными словами, НКВД в Москве совершенно не осознавал значимости Зорге как разведчика – и, очевидно, забыл о его причастности к военным разведданным, полученным в октябре от агента Рамзая/Инсона и его собственной резидентуры в Токио. Более того, НКВД, несомненно, был заинтересован в деле Зорге, в первую очередь руководствуясь стремлением уберечь от разоблачения своих агентов Зайцева и Буткевича.

Бывший куратор Зорге Борис Гудзь, покинувший уже к тому времени 4-е управление и работавший в Москве водителем автобуса, полагал, что Сталин был разгневан признанием Зорге и поэтому не хотел обменивать его[19]. Более вероятно, что, пока Зорге мерз в камере, отстукивая на верной печатной машинке рассказ о своих триумфах, Москва просто о нем не помнила. В собственном досье НКВД на Зорге ошибочно указано, что в 1942 году он был расстрелян. 4-е управление буквально забыло о его существовании.

Центр даже не потрудился сообщить Кате об аресте ее мужа. Она продолжала писать ему письма до самой осени 1941 года, отправляя их в штаб-квартиру в Большом Знаменском переулке. “Милый Ика! Я так давно не получала от тебя никаких известий, что я не знаю, что и думать, – писала она в письме без даты, которое приводится в советской документальной книге о Зорге 1965 года, где указывается, что письмо было отправлено после ареста разведчика. – Я потеряла надежду, что ты вообще существуешь. Все это время для меня было очень тяжелым, трудным. Очень трудно и тяжело еще потому, что, повторяю, не знаю, что с тобой и как тебе. Я прихожу к мысли, что вряд ли мы встретимся еще с тобой в жизни. Я не верю больше в это, и я устала от одиночества. Что тебе сказать о себе? Я здорова. Старею потихоньку. Много работаю и теряю надежду тебя когда-либо увидеть. Обнимаю тебя крепко, твоя К.”[20]. Служащие 4-го управления просто вложили ее письмо в дело Зорге, так и не отправив его.

За четыре месяца прокурор Есикава провел около пятидесяти допросов Зорге. Некоторые из них длились до десяти вечера. Над заключенным не издевались. Руководство Сугамо позволило Зорге тратить деньги, которые были обнаружены у него дома, – 1000 иен плюс черный кожаный бумажник с 1782 американскими долларами. Охаси отмечал, что заключенный регулярно покупал журнал The Economist, удивительным образом продававшийся в тюремной лавке, и обеды по пять иен, чего не мог себе позволить сам полицейский. Зорге также дважды просил об аудиенции с начальником тюрьмы, оба раза осведомляясь о течении войны. Он жил в камере размером в три татами с туалетом, выполнявшим также функцию стула, и раковиной с деревянной крышкой, превращавшейся в маленький столик, на котором он печатал[21].

Одзаки, человеку по сравнению с Зорге менее непритязательному и психологически выносливому, пришлось гораздо труднее. По мнению начальника тюрьмы, Одзаки обладал быстрым умом и большим обаянием, но явно глубоко страдал из-за вынужденной разлуки с семьей. Находясь в заключении в Сугамо, Одзаки писал изысканные любовные письма своей жене Эйко, некоторые из них были опубликованы после его смерти под названием “Любовь – падающая звезда”, стали бестселлером после войны и теперь считаются классикой японской любовной поэзии[22]. Он также сочинил два тома лирики “Хроника белого облака”, передав их на хранение начальнику тюрьмы, однако они оказались утрачены в результате бомбардировок Токио в 1945 году.

Токко занималось также поиском всех лиц, упомянутых в признаниях членов агентуры. В связи с этим делом были арестованы одиннадцать человек. В том числе Анна Клаузен и Каваи; двое сотрудников Зорге со времен его работы в Шанхае; несколько рядовых помощников Мияги и такие высокопоставленные лица, как принц Сайондзи и Такэру Инукаи (также известный под псевдонимом Инукаи Кэн), коллега Одзаки по “Обществу завтраков”[23].

Заседания по делу о шпионаже Зорге начались в закрытом режиме в окружном суде Токио в мае 1942 года. Самого Зорге защищал видный адвокат, известный защитник коммунистов. Он строил линию защиты, утверждая, что подсудимый не совершил ничего противозаконного и никогда не принуждал никого разглашать информацию. Но едва

в руках Токко оказались ключи к шифру агентуры, им наконец удалось расшифровать кипу перехваченных за несколько лет радиосообщений. Вскоре, после титанических трудов, у японцев появилось почти полное досье сообщений, которые Клаузен отправлял в Центр.

Доказательства размаха шпионской сети Зорге были настолько исчерпывающи, что в вердикте сомневаться не приходилось. Любопытно, что японцев особенно возмутило содержимое портфеля с личными бумагами, которые Зорге оставил на хранение своему другу Паулю Веннекеру. После ареста Зорге Веннекер передал бумаги японским властям (неясно, сделал ли он это по собственной инициативе или по приказу Отта). В нем хранились старые любовные письма от бывшей жены Зорге Кристианы и его второй жены, Кати. Мало того что Зорге оказался шпионом, он был вдобавок тайно женат на гражданке Советского Союза[24].

После начала судебных заседаний японские власти решили наконец предать арест Зорге публичной огласке. Если верить воспоминаниям Шелленберга, только теперь, спустя восемь месяцев после ареста Зорге, его агент гестапо Мейзингер сбивчиво обрисовал это дело в общих чертах своему руководству. Вполне предсказуемо Мейзингер старался свалить всю вину на Отта, его неумение держать язык за зубами и неразборчивость в людях[25].

Берлин переживал глубокое потрясение. “В ходе длительного и неприятного заседания с Гиммлером мне пришлось обосновать наше сотрудничество с Зорге, – писал Шелленберг. – Что же касалось посла Отта, Мейзингер сделал все возможное, чтобы уничтожить его. После тщательного изучения доказательств стало вполне очевидно, что сам Отт, которого Зорге постоянно использовал в собственных целях, не был виновен в соучастии в шпионской деятельности”[26].

Гиммлер, никогда не доверявший Зорге, сообщил фюреру, что их ценный информатор в Токио на