Безупречный шпион. Рихард Зорге, образцовый агент Сталина - Оуэн Мэтьюз

нему Аояму и угрожая запуганным стражам кулаками. Полицейский покорно прибежал, приказав прекратить обыск. Успокоившись, Зорге вошел в камеру. “Это конец, – сказал он молодому полицейскому, которого когда-то сбил с ног. – Все свое имущество я оставлю вам, господин Аояма. Прошу вас, обсудите это с моим адвокатом”[66].

Из всех троих задержанных иностранцев Вукелич раскололся первым. Инспектор Судзуки, общаясь с заключенным по-французски через переводчика, прибегнул к древнейшему приему из учебников по методике допросов, заявив, что Зорге уже во всем признался. Вукелич, беспрестанно спрашивавший, все ли в порядке с его женой и ребенком, рассказал все. Он объяснил, зачем пользовался фотоаппаратами, обнаруженными в его доме, а также просветленным телескопическим объективом, микропленками, фотопластинками и прочими атрибутами. Он сообщил также, что его экземпляр “Германского статистического ежегодника” 1933 года является шифровальной книгой резидентуры. Вукелича озадачила лишь пустая тумба для граммофона (позже выяснилось, что там Вендт когда-то хранил свою коротковолновую установку, ныне покоившуюся на дне озера Яманака). Время от времени Вукелич перебивал допрос, уточняя: “А это Зорге вам рассказывал?”[67]

В качестве поощрения за признание Вукеличу разрешили ежедневно получать письма от Иосико, а также надевать зимой носки в сырой, холодной камере тюрьмы Сугамо. Судзуки проникся симпатией к подозреваемому, хотя ему сразу же бросился в глаза контраст между уступчивым подкаблучником югославом и его несгибаемым руководителем. “Зорге был птицей высшего полета, а Вукелич – мелкой сошкой”, – вспоминал Судзуки[68].

Клаузен продержался немногим дольше. Судя по всему, больше всего он беспокоился об Анне. Пока она была на свободе, он отказывался что-либо говорить своим следователям, Таидзи Хасэбэ и Тонэкити Хориэ, главе азиатского отдела Токко. Даже несмотря на его стоическое молчание, следователям было ясно, что Клаузен глубоко подавлен. 20 октября они прибегли к очевидной лжи, сообщив Клаузену, что его жена Анна находится теперь в тюрьме Сугамо (на самом деле она еще месяц будет на свободе). Они также сказали ему – и это уже было правдой, – что, по словам Вукелича, Анна Клаузен выступала в роли тайного курьера между Токио и Шанхаем[69]. Окончательно сломили его японские расшифровки черновиков на английском языке, которые Клаузен беспечно оставил в своем кабинете. Огата, шеф иностранного отдела Токко, всю ночь читал переводы этих улик по мере их готовности. Среди бумаг Клаузена был обнаружен машинописный десятистраничный документ, где сообщались сверхсекретные подробности, полученные Одзаки о последних переговорах между Японией и США в Вашингтоне, проходивших в столь секретной обстановке, что даже департамент Токко ничего о них не слышал. Позволив полиции обнаружить незашифрованные сообщения, Клаузен “совершил роковую ошибку”, вспоминал Огата[70].

Эта катастрофа стала последней каплей. Клаузен заговорил, раскрыв секреты шифра “Германского статистического ежегодника”. Сотрудники Токко уже поняли, что эта книга была ключом к телеграммам агентуры, обнаружив на полке Клаузена потрепанный экземпляр 1933 года, в то время как тома за другие годы остались нетронутыми. Ключ шифра немедленно передали в министерство телекоммуникаций Японии, специалисты которого приступили к расшифровке многочисленных сообщений, перехваченных с 1936 года и подшитых в толстое дело под названием Dal X. Клаузену даже принесли его радиоприемник, с которым тщетно провозились японские инженеры. У радиста взыграла профессиональная гордость, и он показал им, что к чему. “Мы, японцы, пытались с его помощью связаться с Харбином, – рассказывал Есикава, – но ничего не вышло. Однако стоило нам обратиться к Клаузену, он быстренько все перенастроил, покрутил несколько ручек и уже через минуту вышел на связь с Харбином”[71].

Спустя десять лет молчания у Клаузена словно прорвало плотину – а вместе с ней наружу вырвалась и вся затаенная неприязнь к Зорге. Он сел писать подробное признание на чистом, пусть и корявом английском – единственном языке, на котором он мог общаться со своими следователями. ГГервым делом он подтвердил, что они с Зорге являлись офицерами Красной армии и работали непосредственно на советскую военную разведку.

Это озадачило следователей. Мияги и Одзаки признались, что занимались шпионажем в интересах Коминтерна – до сих пор считавшегося независимой от Кремля организацией. Закон о поддержании общественной безопасности 1925 года разрабатывался как антикоминтерновский акт, направленный против компартии Японии и иных социалистических группировок. Если же агентура работала в интересах иностранной державы, дело попадало в сферу компетенции министерства армии и его разведагентства Кэмпэйтай. Выбор Токко и занимавшихся этим делом прокуроров министерства юстиции был очевиден. Они ни за что не были готовы передать конкурирующему ведомству столь ценное дело о шпионаже. Дело агентуры Зорге будет слушаться в суде как последнее и самое громкое – пусть и ложно атрибутированное – дело о шпионаже Коминтерна[72].

Расколоть Зорге оказалось далеко не так просто. В посольстве Германии, как Зорге и рассчитывал, его арест вызвал тревогу и недоверие. Коллеги Зорге в немецком пресс-корпусе представили в посольство “подписанное всеми его участниками заявление о личной и политической благонадежности” журналиста Frankfurter Zeitung[73], сообщал Отт в Берлин. Гельма Отт была вне себя, а ее муж был убежден, что полиция совершила чудовищную ошибку. Отт рискнул представить объяснение в министерство иностранных дел Германии: полиция подстроила дело против Зорге с целью скомпрометировать бывшего премьер-министра Коноэ намеками, что один из его советников сливал информацию о переговорах между США и Японией.

Местное отделение нацистской партии, в том числе и сам Мейзингер, выступали против “очевидной ошибки излишне бдительной тайной полиции Японии”[74]. Подав официальную жалобу в министерство иностранных дел, Отт потребовал срочной встречи с заключенным. Новый премьер-министр генерал Тодзё, опасаясь политических последствий этого дела, переложил ответственность на министра юстиции, в свою очередь передавшего этот вопрос на рассмотрение главного прокурора, представившего требование прокурору Есикаве. Он знал, что, если в течение недели от Зорге не будет получено никаких признаний, Германия будет категорически настаивать на его освобождении.

Зорге и сам это знал. Будучи гораздо умнее Клаузена, он понял, что притворяться, будто он не собирал конфиденциальную информацию, будет бесполезно. Однако он понимал также и то, что лучший способ выжить – это притвориться, будто он работает на рейх, или, точнее, признать деятельность, осуществлявшуюся им в интересах германской военной разведки, Abwehr, скрыв при этом свои связи с Москвой[75]. Пока он тянул время, Отт в посольстве ждал разрешения на визит в тюрьму. Зорге заявлял, будто не понимает немецкой речи своего переводчика. Следователи перешли на английский язык[76]. Они допрашивали его посменно, засыпая новой информацией, выуженной из Одзаки, Мияги, Клаузена, Вукелича, а теперь еще и Каваи, арестованного 22 октября. Следователи приводили цитаты из обнаруженных на столе Зорге компрометирующих документов, в