Дверь с той стороны - Владимир Михайлов

На этом все кончалось. Звезда должна была исчезнуть в избранном направлении со скоростью, близкой к известному людям пределу. Ей предстояло вновь возникнуть и превратиться в корабль через пятьсот лет. Поэтому все и кончалось: прожить пятьсот лет не под силу даже человеку, не расстававшемуся ни с кем и никогда.

Оставшиеся заговорили было громко и бодро. Но они находились еще в космосе, а космос не терпит фальши, и вскоре искренность взяла верх, овеществившись в слезах. До того их сдерживали усилием, которое никто и никогда не сможет оценить, — сдерживали, чтобы не стало еще тяжелее на сердце у избранных лететь. Тяжесть на сердце мешает в пути больше, чем целые тонны другого груза, и оставшиеся приняли на себя и это бремя. Нет, не сказать, чтобы великая техника облегчила людям поиск новых материков!

Кира тоже плакала, неумело от непривычки. Она охотно отошла бы в угол, но в круглом зале не было углов; она лишь повернулась к стене и опустила голову пониже. Была тишина и приглушенные всхлипы не нарушали ее, а лишь подчеркивали глубину безмолвия. Показавшийся на пороге внутренней двери человек, уважая горе, тоже не сказал ни слова; только поднял руку, приглашая. Никто не заметил жеста. Тогда он сдержанно кашлянул; звук показался оглушительным, все вздрогнули и обернулись.

В салон ожидавшего их кораблика люди входили по одиночке, и по одному рассаживались. Свободных мест осталось много, а когда летели с Земли, их не было вовсе. Вспыхнули экраны. Планета плавно накатывалась на корабль. Гул двигателей протиснулся в салон. Забормотал автомат-информатор, советуя проверить защитную систему. Все было так же, когда летели сюда, — и совсем иначе: сейчас было всего лишь безжизненное отражение в зеркале — мнимое, как говорят оптики. Женщина закусила губу и почувствовала, как опять влажнеют щеки. Но космодром уже распахнулся перед нею, необъятное пастбище кораблей.

Посадка совершилась в ликующем грохоте: корабли редко сочувствуют людям. К вокзалу Кира шла по местами выжженной траве, пренебрегая туннелем. Она подставляла лицо ветерку, чтобы скорее высохли слезы. Пилоты приземельского корабля стояли поодаль, они были хмуры и прятали глаза, словно стыдились того, что вернулись в свой порт и семьи вскоре увидят их, а те, кто улетел, не вернутся ни в этом, ни во многих будущих поколениях и жены не встретят их никогда. Кира прошла мимо пилотов, высокомерно подняв заплаканное лицо и глядя покрасневшими глазами поверх голов. Но пилоты не обиделись; младший из них пробормотал что-то о церемонии, в которой их кораблю была отведена немаловажная роль катафалка. Улететь безвозвратно всегда казалось ему завидным уделом; но сейчас, глядя вслед удаляющейся женщине, он впервые подумал, что человек — за чем бы ни устремлялся он, — едва ли не большее оставляет тут, на старой планете. Ему захотелось догнать женщину. Но Кира уже скрылась в путанице высоких мачт и косых плоскостей вокзала, за которым взлетели аграпланы, заставляя воздух на миг закручиваться смерчем.

Через час с небольшим Кира сошла с рейсового аграплана на аэродроме своего города и направилась домой пешком, избрав самый длинный путь.

В городе был праздник. Звездные экспедиции уходят не часто, и каждая из них — торжество не одних только улетевших. Все вышли на улицы. Жилища, начинавшиеся у земли мощным стволом и ветвившиеся наверху на множество отростков, медленно меняли краски. Плавно вращались площади, звучала музыка и везде танцевали люди. Взрывался фейерверк. Грудами лежали цветы; лепестки их налипали на подошвы, запах разносился далеко. Кира шла, погруженная в странные, непонятные до конца ей самой мысли и ощущения. Она не замечала, как люди протягивали ей руки, чтобы вовлечь ее, грустью выделявшуюся из остальных, в общее веселье. Потом руки опускались: ее узнавали, она была такой же, как на экранах, когда транслировался старт. Несколько раз с нею заговаривали. Она смутно понимала, что говорили о героизме Александра — и ее самой, отпустившей его и оставшейся в жизни одинокой, навсегда одинокой — подразумевалось, что никто не будет в силах вытеснить из ее сердца облик человека, чье имя будут с уважением произносить в столетиях. Кира торопливо кивала и улыбалась, потом уходила — кажется, не очень вежливо; люди при этом на мгновение ощущали себя виноватыми, хотя их вины в происшедшем не было. Кира шла, и запах раздавленных цветов провожал ее.

Затем она свернула с магистрали и углубилась в сеть улиц и улочек, до которых так и не докатилась еще волна реконструкции. Одно— и двухэтажные домики прятались в обширных садах, ожидая своего часа. Плоские кровли чередовались с острыми — плодом недавнего увлечения стариной; окна — то круглые, то стрельчатые, то просто квадратные — сменялись прозрачными стенами. Все архитектурные моды последних столетий демонстрировались здесь, как на выставке. Когда-то это развлекало Киру; Александр уверял даже, что многие ее проекты были навеяны этой мешаниной стилей. На самом же деле Кира, привыкнув, перестала замечать окружающее, и сейчас воспринимала многое с таким острым удивлением, словно оказалась здесь впервые.

Каблуки глухо ударяли о тротуар, а раньше они звенели четко. Но Кира не могла теперь идти так, как ходила, когда он был рядом. Лишь на миг она представила, что Александр опять вышагивает на расстоянии ладони; боль оказалась даже более сильной, чем можно было ожидать, и горькой на вкус. Наверное, так горьки бывают те яды, от которых ни люди, ни сама природа не изобрели противоядия, что не мешало людям подчас принимать их.

Мысль о ядах оказалась неожиданно уместной, потому что понятие о смерти всегда соседствует с ней. Александр никогда больше не пойдет рядом. Как если бы он умер. Кроме безысходности, в этой мысли оказалась и неожиданная прочность; в следующий миг прочность стала призрачной. Умер — значит умер. Но Александр жив, и память о нем — не воспоминания о покойном. Кто-то сейчас слышит — и будет слышать — его смех, смотрит — и будет смотреть — в его глаза. Нет, все куда сложнее…

Эти мысли помешали ей как следует приготовиться к встрече с домом, который неслышно подкрался и вдруг встал на пути. Кира остановилась бессознательно и еще несколько секунд пыталась понять, что же задержало ее; поняв, она даже не улыбнулась собственной рассеянности. Здесь они жили: Александр любил уединение. Дикий виноград нависал над окнами, подобно зреющей лавине, острая крыша казалась носом изготовившегося к прыжку корабля. Отныне Кира ненавидела корабли, поэтому дом показался ей враждебным и она остановилась у калитки, не в силах отворить ее.

Стоя на тротуаре и переминаясь с ноги на ногу, она внезапно ощутила свою беззащитность перед будущим. В доме затаилось Одиночество, с которым ей отныне придется дружить. Ей захотелось оттянуть встречу. Она глубоко вздохнула; запах цветов из садика донесся до нее и напомнил другие цветы, на площади. Именно там — сейчас она словно заново услышала и слова, и интонацию — именно там ей сказали о предстоящем одиночестве. Надо было прожить еще много лет, и прожить их одной. Раньше ей было некогда задумываться о том, что все, бывшее в жизни и казавшееся лишь началом, на самом деле шло к концу — и кончилось. Она была теперь Жена Героя — живого Героя, но вечно отсутствующего; такой ей и предстояло остаться, чего бы это ни стоило. Иначе… Почему это всем кажется, что самые тяжелые испытания придутся на долю улетевших? А что станет с оставшимися — кто подумал об этом? Совершать подвиги легче, чем ждать, когда ждать нечего. Можно только укрыться…