Дверь с той стороны - Владимир Михайлов

– На астероиде — каменный уголь? Ну знаете ли… Да… Еще нефть туда-сюда, ее генезис нам, в конце концов, еще не вполне ясен. Но уголь…

– Погодите, профессор. А насколько нам ясен генезис астероидов?

– Вы имеете в виду гипотезу Фаэтона?

– Можно ли зачеркивать ее совершенно?

– Не знаю; вот если бы мы успели детально исследовать хотя бы этот самый астероид…

– Но, так или иначе, мы можем принять, хотя бы на мгновение…

– Допустим.

– И уже гораздо проще — не правда ли, профессор, — предположить наличие выхода цинка.

– Самородного? Гм… Ну, а откуда же вы возьмете серную кислоту? Ведь для того, чтобы образовалось нечто подобное природному элементу Гренэ, нужна и серная кислота!

– Это не так уж сложно. Если есть окислы серы и вода — мы получим кислоту. Это школьная химия… Вода могла существовать в виде льда, но высокая температура, возникшая при установлении контакта с телом, заставила ее…

– И все же, друг мой… даже при наличии всех этих совпадений… — Старик помолчал, переводя дыхание. — Даже при наличии их мы получили бы лишь сернистую кислоту, — а она в водном растворе очень слабо ионизирована. Вряд ли ваш элемент мог бы…

– Ну не знаю, — обиженно сказал Горин.

– Не обижайтесь. Гипотезы нельзя принимать на веру.

– Конечно…

– Хотя должен сказать, что в вашей идее относительно электрического разряда…

– Не спешите, профессор, берегите силы…

– …Есть что-то привлекательное.

– Спасибо.

– Эта идея мне нравится. Такой разряд мог вызвать… Черт!

– Вы…

– Мог вызвать, я говорю, замыкание в полости нашего тела. А там было предостаточно веществ, способных взорваться.

– Еще бы!

– Могли также расстроиться магнитные поля…

– Именно, профессор, — сказал Горин, и у него перехватило дыхание. — Расстроились магнитные поля. На краткий миг. Но этого хватило. Однако, если вы считаете, что угля быть не могло, то как же…

Профессор помолчал, размышляя.

– Не согласен, друг мой. Никому не удавалось наблюдать в естественных условиях подобные источники тока. Они — изобретение человека. Человек, друг мой, его разум — самое прекрасное…

– Жизнь прекрасна во всех проявлениях, — пробормотал Горин стандартную фразу. Он думал о Лилии, и фраза показалась ему точно выражающей мысль.

– Это, безусловно, тонко подмечено, — сказал старик, на мгновение перестав кряхтеть; последние минуты он только тем и занимался. — Жизнь во всех проявлениях — это…

Он умолк и через секунду закряхтел еще сильнее. Горин чувствовал, как все ближе подступают воспоминания, еще немного — и они овладеют им и больше уже пе выпустят.

– Скажите, — произнес вдруг Серов уже другим, бодрым и даже чуть звенящим голосом. — Скажите, а вы за это время не наблюдали ничего… к чему могла бы относиться ваша фраза?

Фраза относилась к Лилии, но старик не мог знать этого. Горин повел глазами.

– Я наблюдаю пепельницу, — пробормотал он. — И кресло. Вот и все, маэстро.

– Понимаете, — сказал старик, — мне тоже пришла в голову мысль… Разряд, очевидно, имел место. Именно электрический. И если думать о его источниках, мы можем остановиться на одном из двух выводов: или под поверхностью и в самом деле имеется какой-то заряженный пласт, — но от явлений природы, которые не обладают инстинктом и не могут выбирать слабое место для удара, наше тело было достаточно хорошо защищено…

– Да, оно было защищено, однако могло ведь случиться…

– Погодите, дайте закончить. Или… или это была жизнь.

– Жизнь?

– Конечно же! Заряженные пласты до сих пор не наблюдались, зато обладающие мощным электрическим зарядом существа есть и на Земле, и на других планетах. Мощностью, конечно, на много порядков ниже, но это уже не принципиально. А если здесь и в самом деле существует жизнь — на поверхности или под нею, — то она неизбежно обладает обменом, основанным на прямом усвоении энергии Солнца. В таком случае не исключено, что эти существа в случае опасности могут защищаться именно таким способом…

Горин подпирал голову кулаком — иначе она не могла держаться прямо. Страшно хотелось спать.

– Мы бы заметили, профессор, — промямлил он. — Но было пусто.

– Если жизнь была на поверхности. А если — под нею?

– В этой полости?

– Не обязательно.

– В веществе такой плотности?

– Ну этой плотности далеко до предельной. А если существо обладает плотностью большей, скажем, на два порядка…

– Может быть, — устало проговорил Горин. — Может быть, существо. Или вся эта глыба. Весь астероид.

– А почему бы и нет? Горин, вы что, уснули?

– Еще нет, профессор. Но близок к этому.

– Не смейте спать! Не спите, мальчик! Именно сейчас вы не можете позволить себе это. Подумайте: ведь место, где мы находимся, — единственное пригодное для посадки!

– Очень удобное место, — пробормотал Горин.

– Сюда будут садиться!

Горин напрягся, отталкивая сон.

– Не спите же! Ну хотите… хотите — споем песню, а? Или я расскажу вам анекдот. Я в юности знал массу анекдотов, очень смешных. Не спите. Поймите: придет новый корабль и сядет здесь!

– Этого нельзя допустить, — через силу проговорил Горин.

– Ни в коем случае! Вы понимаете, что нужно сделать?

– Я не вижу, что мы сможем…

– Дать знак опасности!

– Крест? А как?

– Как? А мы?

– Мы?

– Ну конечно же! Мы сами!

Горин размышлял, глубоко дыша.

– Не успеть.

– Надо успеть! Надо!

Горин промолчал. Кровь по-прежнему капала из рассеченного лба и из плеча, в скафандре образовалась уже лужица, и грудью Горин лежал в этой лужице и чувствовал, как с каждой каплей уходит жизнь, как приходит сон, носивший, впрочем, иное название… Он пошевелил руками, примеряясь, как будет ползти. Потом — ногами.

– У меня мало шансов, профессор. А вы?

– Я, к сожалению, нетранспортабелен, как говорят медики. Конечно, будь мы предусмотрительнее, мы захватили бы, выходя, тележку. А так… Видите ли, друг мой, у меня раздроблены ноги, и что-то лежит на них. Кусок обтекателя, по-моему. Двигаться я не могу.

– А как же вы…

– Как я не истек? Я, знаете ли, лежу наклонно, вниз головой. Тут такой рельеф. Как вы думаете, до меня далеко?

– Около километра, — прикинул Горин. — Выйдя, мы успели разойтись метров на четыреста, и взрыв потом швырнул нас… Да, судя по тому, как ясно мы слышим друг друга, что-то около километра — если бы было больше, прием был бы хуже, рации ведь у нас слабые.