Эшафот забвения - Виктория Платова

* * *

…За три дня до Нового года, на привязи, как цепной пес, какстаршая сестра его доберманов, которые рыскают по закрытому двору в отсутствиехозяина… Он уезжает на “Мосфильм” и сейчас работает в каком-то клипе. Об этомКелли рассказывает мне по вечерам. Теперь я знаю, почему его зовут Келли, – онсам придумал себе эту кличку, еще до Лидочки Горбовской, ставшей его матерью.“Келли” – в честь режиссера и актера Джина Келли, в честь “Поющих под дождем”.Потом появилась Лидочка, но менять кличку он не стал. Я знаю о Лидочке все илипочти все, я знаю ее любимые выражения – все сплошь реплики из фильмов, которыеКелли знает наизусть. Но даже если бы он не произносил их, я выучила бы этиреплики все равно: почти каждый вечер мы смотрим по видео два фильма с ЛидочкойГорбовской, всегда одни и те же: “Пока мы верим” и “Твои глаза”. Я теперь знаю,как она двигается, как поднимает подбородок и смешно морщит носик, милашка скудряшками, не заслуживающая такого безумия… Мы много говорим с Келли, и иногдаон производит впечатление абсолютно здорового человека. Он приносит мнесигареты “Житан”, но его собаки стерегут меня, когда я остаюсь одна. Сначала я,пробовала кричать, но только сорвала голос. Видимо, в доме очень хорошаязвукоизоляция. В самой глубине комнаты стоит маленький фанерный ящик: я знаю,что там спрятан телефон. Но мне никогда не добраться до него.

Никогда.

Келли угощает меня соленым арахисом, и я почти привыкла и карахису, и к Келли. Я привыкла настолько, что мне кажется, что я живу на цепивечно. И что я такая же безумная, как и он…

Большую часть времени – когда его нет – я сижу на полу,подобрав под себя колени, – так возникает хоть какая-то иллюзия свободы, и несаднит перехваченная металлическим ошейником щиколотка. Мы встретили новый,1954 год, так хотел Келли, это время появления на экранах одного из фильмовЛидочки – “Райская птичка”. Келли сам подбирал блюда к столу – в точномсоответствии с форзацем “Книги о вкусной и здоровой пище”. Когда я ем, онтщательно следит, чтобы ни вилка, ни ложка, ни какой-либо другой предмет неостались в моей руке. Пару раз он ловил меня на этом и жестоко избивал. А потомс извиняющейся улыбкой предлагал соленый арахис. Днем я не курю – он боитсяоставлять мне спички и зажигалку, чтобы я случайно не открыла замок на цепи… Онпредусмотрел почти все, кроме одного – я не могу мыться. Когда я говорю ему обэтом, он пропускает все мои жалобы и все мои тирады мимо ушей… Я вытираю лицо ируки влажными салфетками, которые остаются от ужина, но понимаю, что долго такпродержаться не смогу.

Иногда, преодолев брезгливость, я мою руки в унитазе,впрочем, довольно чистеньком.

Первый раз меня вырвало.

С утра до вечера я исследую тонкий стальной прут, к которомукрепится моя цепь, я пытаюсь найти в нем хоть какие-то изъяны – но онвосхитительно совершенен. Как совершенна обстановка комнаты – ранниепятидесятые. Хорошо, что ему еще хватает ума надевать на работу джинсы исвитер. Тихий и милый молодой человек тридцати трех лет, в него, наверное,можно влюбиться.

Или попытаться соблазнить его.

Я пробовала, теперь пусть попробует кто-нибудь еще… Кактолько я коснулась рукой его щеки – он впал в такую ярость, что ударил меня.Лидочка Горбовская – единственная женщина, которую бы он желал. Я в своихджинсах и свитере не могу составить конкуренцию Лидочке Горбовской… Иногда меняпосещают вялые мысли о самоубийстве. Я не знаю, как его совершить. Еслипопытаться обернуть вокруг шеи цепь, то будет больно лодыжке.

Я схожу с ума. Я схожу с ума.

Как только я сойду с ума окончательно, мы с нимдействительно станем друзьями…

* * *

…Я увидела ее совершенно случайно: завалившуюся междутрещинами в полу шпильку для волос. Ненадолго вышедшее январское солнцеосветило пол, и она мелькнула в самой глубине щели, как мелькает в узких ребрахущелья выгнутая спина реки.

Я увидела ее.

И тотчас же невесомая пелена безумия, окутывавшая меня всепоследние дни, спала. Погнутая, изуродованная шпилька для волос, видимо, тасамая, которой мать Келли взламывала замок от ящика с телефоном, – почему же яне заметила ее раньше? Она была слишком далеко, я не могла достать ее дажекончиками пальцев, хотя и содрала себе щиколотку до крови. Неужели всебессмысленно? Сжав зубы и уткнувшись в рукав свитера, я расплакалась – впервыеза последнее время по-настоящему горько… Эта забытая шпилька, немой свидетельразыгравшейся здесь трагедии, была моим единственным шансом. Неужели и онокажется призрачным? Я плакала до тех пор, пока не промок рукав, из которогоуже начали вылезать нитки.

Нитки.

Эта мысль мгновенно пронзила меня, нитки – вот что может мнепомочь. Нитки. Петля. Я вырвала из рукава несколько ниток, смочила их во рту искатала простенький толстый жгут. Подцепить шпильку мне удалось только с сороктретьего раза. Я аккуратно считала попытки… Когда я наконец-то взяла в рукишпильку, то поняла, что спасена. С трудом уняв колотящееся сердце, я вставилаее в маленькую дырочку замка… Через пятнадцать минут я поняла, что ничего невыйдет, чертов Келли обезопасил себя капитально, ему не стоило боятьсязажигалки и серных спичечных головок. Мое отчаяние стало кромешным, и, чтобыхоть как-то справиться с собой, чтобы пощадить готовую взорваться голову, яначала орать. Я кричала так долго и так громко, что сорвала голос. А, сорвавего, снова и снова, с отчаянием обреченного на смерть, тыкала проклятую шпилькув жерло замка. Ничего, ничего, ничего не происходило…

Я готова была выбросить проклятую шпильку подальше, зателефонный ящик, в угол, к доберманам, скалящим пасти во дворе. Но оставалосьеще что-то, для чего эта шпилька могла понадобиться…

Стальной прут шел к комнате, которая всегда оставаласьзакрытой: во всяком случае, когда я бодрствовала, Келли не открывал ее ни разу.Я проверяла ее тысячу раз, я исцарапала ногтями всю ее поверхность, мореный дуб,отличная древесина. Старый дом Келли отличался добротностью. “Не входите встарый дом”, – я столько раз повторяла про себя эти слова, что почти поверилаим…

Прут исчезал под дверью, но ведь и дверной замок можнопопытаться открыть. Может быть, сейчас мне повезет больше.

Спустя несколько минут, сложив шпильку по конфигурациизамка, я все-таки открыла дверь. Это был сомнительный успех, я толькоуглубилась в территорию противника, ничего при этом не выиграв. Впрочем, влюбом случае это был новый пейзаж, новый ландшафт, отличающийся от того, ккоторому успели привыкнуть мои глаза. У меня даже перехватило дыхание отмножества вещей, которые я теперь могу рассмотреть.

Спустя десять минут я поняла, что эта комната принадлежитЛидочке Горбовской. Не матери Келли, нет, тут и не пахло старой кофтой ЛидииНиколаевны Веселкиной.

Здесь царствовала Лидочка. Я уловила чуть затхлый ароматвыдохшихся духов, а открыв гардероб, увидела платья и костюмы, все по модепятидесятых годов. Должно быть, все они когда-то принадлежали Лидочке. И кактолько я увидела все эти платья, мысль о спасении пронзила меня: теперь я знаю,что нужно делать.