Эшафот забвения - Виктория Платова

Я вернулась в Ясенево, в квартиру, которую помог мне снятьубийца, снопом повалилась на диван и проспала до середины следующего дня.Странные сны преследовали меня, в них были мертвы все, кроме трех убитыхактрис, но я не боялась мертвецов.

Я научилась не бояться мертвецов.

Проснувшись, я тотчас же вспомнила, что сегодня двадцатьпятое. Сочельник, и что сегодня я приглашена к семейному Серьге на католическоеРождество.

Может быть, этот невинный праздник в обществе невинных людейхоть немного отвлечет меня от тягостных мыслей. Полдня шатания по магазинам,жизнерадостные синтетические елочки, нахрапистые Санта-Клаусы, разноцветныешары, корявые надписи “С НОВЫМ ГОДОМ!” в витринах рыбных и мясных магазинов такничего и не смогли сделать с моей бедной головой. Я думала о Марго, о ее теле,зашитом после вскрытия, о серебряных перстнях, которые будут сложены вцеллофановый пакет и приобщены к делу в качестве вещдоков. За каждым из этихперстней была история, а теперь все эти истории ничего не значат, их даженекому будет рассказать на ночь. Я думала о Марго, о том, как она встречалаэтот год почти двенадцать месяцев назад, как украшала маленькую елку вбесснежной пряничной Праге. А может быть, никакой елки не было, были толькоеловые лапы и толстые витые свечи под стеклом.., она встречала Новый год сослучайными друзьями или с неслучайными друзьями; со случайным любовником или снеслучайным режиссером труппы, в которой работала. Она надеялась, что новый годбудет лучше предыдущего. Что в нем не будет никаких смертей, а будет многоработы… И ей почти удалось проскочить этот год, оставалась всего лишь неделя,чтобы утопить в шампанском пепел от сожженной записки с самыми сокровеннымижеланиями… Но ничего этого уже не будет.

Ничего не будет. А какой-нибудь из вереницы новых годовобязательно окажется последним…

Я старалась отогнать от себя эти удушающе верные, как старыесобаки, мысли, – и не могла. Я даже раскошелилась на огромного Санта-Клауса ималенький колокольчик на еловой ветке – только бы избавиться от них.

И не могла.

Подумав, я купила Елику водостойкую тушь, а Серьге – новыйбритвенный прибор, сложила это в два полосатых подарочных носка, которыепродавались недалеко от ГУМа предприимчивыми усатыми осетинками, и отправиласьна “Пражскую”.

…Я приехала даже раньше времени – что-то около половиныдесятого. Но все равно решила подняться: не торчать же в стылом подъезде, всамом деле. Несколько минут я постояла у двери, прислушиваясь к звукам вквартире. Ничего похожего на предрождественскую суету я не услышала, толькотихое и непрерывное поскуливание собаки.

Должно быть, это и есть тот самый пуделек, примечательныйсвоей нестандартной сексуальной ориентацией. Вот только почему он скулит?.. Вовсяком случае. Рождество в подобном сопровождении обещает быть веселым…

Я позвонила в дверь, но никто даже не подумал мне открыть.Очень мило со стороны хозяев так встречать гостей! Ну, да в моем положенииничего не остается, кроме как быть настойчивой.

Никакого ответа. Черт бы вас всех побрал! Звонок эхомотдавался в пустой квартире, и ему наконец-то стал вторить пуделек: он подбежалк двери и неистово залаял. Может быть, они забыли, что пригласили меня? Или этобыла инициатива Серьги, а Елик даже не знала, что я собираюсь приехать? А когдаузнала, увезла Серьгу к каким-нибудь своим друзьям, добропорядочным католикам,исповедующим культ Девы Марии. И всем Хулио Иглесиасам, предпочитающим ораториюБаха “Страсти по Матфею”. От нее такой подлости вполне можно ожидать, ревниваяовца! От досады я даже стукнула ногой в дерматин двери. Этот дом очень долгобыл и моим домом, а теперь мне из-за двери хамит какая-то пришлая собака! Вотэтого собачьего лая я просто не могла стерпеть. Еще раз долбанув дверь, ярешила уехать и никогда больше здесь не появляться. Пошел ты, Серьга, и твоя бледнаяспирохета с тобой на пару! Ноги моей здесь не будет, ведь давно же так решила…

Избив ни в чем не повинный дерматин и моральноудовлетворившись, я совеем было собралась уходить. И только тогда вспомнила оключе от каныгинской квартиры, который лежал у меня в сумке. Почему нет? Тварьты дрожащая или право имеешь? Сейчас я открою дверь в чужую жизнь и оставлю тамсвои рождественские подарки: Санта-Клауса, колокольчик и два вязаных носка стушью и бритвенным прибором “Жилетт” – лучше для мужчины нет!” – не переться жес этим барахлом обратно в Ясенево! Глубоко вздохнув, я достала ключ из сумки,вставила его в замочную скважину – Господи, сотни раз я проделывала это! – иповернула. И Толкнула дверь.

Прямо под ноги мне бросился грязно-серый карликовый пудель,уменьшенная копия хозяйки, как и следовало ожидать, злорадно подумала я. И струдом подавила желание наподдать пуделю под тощий зад, украшенный свалявшейсяшерстью. Но собака повела себя странно: она не лаяла на меня, а, скореенаоборот, жалась к ногам и скулила, как будто просила зашиты. Я водрузилаподарки на тумбочку в прихожей и заглянула в комнату.

Кресло Серьги было повернуто к окну, а с подлокотникасвисала беспомощная рука.

– Серьга! – окликнула я его, даже не успев сообразить,что же такое я увидела. – Серьга!

Никакого движения. И почему так тихо? Кроме жалобногопоскуливания пуделя, – никаких звуков…

Я уже почувствовала недоброе, я уже знала это ощущениепустоты в желудке, пустоты в сердце, пустоты в голове, пустоты в судорожносжатых пальцах, пустоты, пустоты, пустоты… Несколько минут я так и простояла,ухватившись рукой за ободранный дверной косяк. И только потом, подгоняемаяпритихшей собакой, сделала шаг вперед. Рука, свисавшая с подлокотника, всесказала мне. Рука, которая так часто гладила мое лицо, рука, которая так частосжимала мою собственную руку, – теперь она плетью свисала с кресла.

Ничего страшного быть не может, с дрожью в моментальновзмокшем затылке подумала я, ничего страшного быть не может, потому что всестрашное уже произошло…

Наконец-то я решилась, закусив губу и сжав пальцами пуговицуот пальто, я решилась. Я буду готовой ко всему, потому что я уже видела все.

Но к этому я была не готова.

Так не готова, что на секунду – или на минуту, на десятьминут? – потеряла сознание. И очнулась на полу, на вытертом ковре, на аккуратноподметенном ковре и добросовестно вымытом полу. У нас никогда не было такогочистого пола, Серьга, и ты никогда не был таким ухоженным, вон какая у тебязамечательно свежая рубашка, опрятные манжеты, у тебя никогда не было такойрубашки, должно быть, это подарок Елика, – к Рождеству или просто так… И полвымыт идеально… Очевидно, падая, я задела собой кресло, и оно развернулось комне, даже сейчас его колеса дрожали и поскрипывали…

А Серьга был мертв.

Он был больше чем мертв.

Он был убит.

Он был убит самым варварским способом, который только можнобыло предположить. На его голову был натянут полиэтиленовый мешок, замотанныйна тонкой шее самым обыкновенным скотчем, – в несколько безжалостных слоев, неоставлявших никакого выхода, никакой лазейки… На коленях я подползла к креслу ивзглянула на него снизу вверх. Помутневший от предсмертного дыхания Серьгицеллофан все же не смог скрыть его лица – я видела подбородок, который иногдаподбривала (Господи, Серьга, я же купила тебе бритвенный прибор – “Жилете” –лучше для мужчины нет!”), запавшие губы, запавшие скулы и широко раскрытыеглаза. Раскрытые слепые глаза Серьги не видели ничего. Они даже не виделиубийцы. Откуда этот крик? Господи, это же кричу я, рядом со мной воет собака,чужая собака чужой женщины… Я ударилась головой о холодные никелированные ручкикресла и обхватила руками колени мертвого Серьги.