Последнее лето - Елена Арсеньева

Саша невольно усмехнулась своим мыслям. И тут же испуганнооглянулась: не слышал ли кто, как она хихикнула? Здесь у всех такие печальные лица,такие тоскливые глаза. Но нет, на нее никто не смотрит, все взгляды устремленына крыльцо.

– К Мальцеву кто? Проходи! – командуетнадзиратель. – К Новикову кто? Проходи. К Овсеенко кто? Проходи…

Минуя входящих женщин, на крыльцо из приемной выскользнуладевушка в синей юбке и серой жакетке, повязанная, как и все, платочком. Сашавстрепенулась – не Милка ли Любка? И с ужасом поняла, что забыла, как тавыглядела. Ни глаз, ни черт лица не помнит! Как же она ее узнает?

Нет, вроде не она. Та, кажется, была повыше… Или нет?

Девушка остановилась за углом стены, почти рядом с Сашей,сняла платочек с гладко причесанной головы, встряхнула его и приняласьперевязывать. Внезапный порыв ветра вырвал платочек из рук, и тот же порывсорвал шляпку с Сашиной головы. Платочек и шляпка взлетели. Столкнулись ввоздухе – девушка и Саша кинулись ловить их и тоже столкнулись.

– Ах, извините!

– Простите великодушно, барышня!

На Сашу поглядели удивленные глаза:

– Ах, барышня! Да это никак вы!

– А это вы?!

Бывают же чудеса на свете – лицом к лицу столкнулась с той,кого искала. Милка-Любка! Она! Значит, глаза у нее светло-карие, прозрачныетакие, а волосы – русые, светлей, чем Сашины, но так же, как у Саши на висках,курчавятся надо лбом и на шее. Наверное, они такие же тонкие и легкие, и ихточно так же трудно расчесывать, особенно после мытья.

– Что вы тут делаете? – спросилаМилка-Любка. – Неужели, господи помилуй, кого-нибудь в острог забрали?Отца аль брата?

– Нет, что вы! – охнула Саша.

– А что? От тюрьмы да от сумы, говорят, незарекайся! – погрозила пальцем Милка-Любка. – Господи, спаси… А япередачу Петьке носила. Петеньке…

– Свидание опять не дали? – сочувственнопробормотала Саша.

– Да я и не просила.

– Почему?

– Да так как-то, – пожала плечами Милка-Любка. –Сама не знаю. Что-то вдруг прошло у меня… Прошла любовь. Любила, любила, апотом взяла и перестала. Ему ведь все равно, что я, что Раиска. А она от негобрюхатая. Что ж я лезть буду… Выйдет из тюрьмы – женится на ней, наверное. Да ипускай! – Девушка отчаянно махнула рукой. – Мне ничуть не жалко! Я итак проживу.

– А почему же вы тогда передачу ему носите? –удивленно спросила Саша. – Вы же его больше не любите!

– Ну так и что? – воззрилась на нееМилка-Любка. – Не люблю, зато жалею. А жалость, она посильней любви будет.Ему там, в тюряге, тоскливо. Пусть покушает Веркиных пирогов. Сестра моя,Верка, такие пироги с вязигой печет… язык проглотишь! Поест их Петька иподумает: вот, мол, любят меня бабенки, что Раиска, что Милка-Любка, передачкиносят и космы друг дружке из-за меня дерут, – и станет у него на душеполегче. А когда на душе хорошо, и стены тюремные не так гнетут. Верно?

Саша нерешительно кивнула.

– А что ж вы тут делаете? – спросила Милка-Любка.

– Я вас искала, – улыбнулась Саша. – Так долгоискала! Я вам даже писала.

– Да ну? – изумилась Милка-Любка. – Небосьдевки письмо забрали. У нас девки страсть любопытные: что да кому пишут. Имчужие письма прочитать, позабавиться – хлебом не корми. Или мадам спрятала. Онане любит, когда девушкам почта приходит… Боится, сманят наших в другие дома. Унас-то девки хороши, ох какие затейливые, мужчинкам оченно нравятся, а значит,доход от них хоро… – Она вдруг осеклась, отвела глаза, порозовела ипробормотала: – Нет, никакого письма я не получала. А то непременно саманаписала бы вам. Очень любопытно было мне узнать: получилось у вас… ну, самизнаете что…

– Нет, – резко мотнула Саша головой, и шляпка,которую она уже надела было, снова чуть не свалилась. – Ничего неполучилось.

– Почему?

Ну что ей сказать? Про Мокко Аравийского? На смех поднимет!

– Не знаю… – пожала плечами Саша. – Неполучилось – и все.

Милка-Любка огорченно причмокнула и вдруг ахнула:

– Знаю! Знаю, почему не получилось!

Знает? Откуда? Кто ей мог рассказать про ту несчастнуюзаписку?!

– Вот скажи, – продолжала Милка-Любка. – Ты,когда выходила из часовни, оглядывалась? На купол крестилась?

– А как же? – пожала плечами Саша. – Как жеиначе? Я отлично помню, что и оборачивалась, и крестилась.

– Ну вот! – радостно воскликнулаМилка-Любка. – Я так и подумала! Я ведь забыла тебя предупредить, что ни вкоем случае делать этого нельзя, а то желание твое не сбудется. И вот видишь…Виновата я, извини, ради бога!

И она поклонилась в пояс.

– Что ты, что ты! – воскликнула Саша и засмеялась.Просто чудо, как светло стало у нее на душе. Значит, еще не потеряна надежда. Ипро Мокко Аравийского так никто и не узнал… – Я совсем не сержусь.

– Ну и слава богу! – закивала Милка-Любка. –Значит, надобно еще раз к матушке Варваре сходить, снова свечку поставить имолебен заказать, только уже на сей раз не оглядываться, когда выйдешь.

Саша посмотрела на девушку нерешительно. Нет, не пойдет онаснова в часовню, где сидит приметливая горбунья. А вдруг она запомнила дурацкуюзаписку? Нет… пришла пора испытать другой способ. Более действенный!

– Помнишь, ты говорила про какого-то колдуна? –робко спросила она. – Ну, который кого угодно приворожить может. Помнишь?

Милка-Любка глянула остро:

– Как не помнить! А что?

– А нельзя мне… – Саша стала заикаться. – Мнебы его… к нему…

– Сходить к нему, что ли, хочешь? – догадаласьМилка-Любка. – Ну что ж, дело хорошее. Только – говорила я или нет? –он очень много денег берет.

– Сколько? – быстро спросила Саша.

Милка-Любка растерялась. К такому вопросу она явно не былаготова.

– Ну, сколько… думаю, рублей пять.