Честь – никому! Том 1. Багровый снег - Елена Семенова

Поезд остановился у какой-то станции. Алёша взглянул в окно, потянулся за своей тростью, на которую всё ещё опирался из-за не проходящей боли в ноге:

– Надо кипятку взять и прикупить что-нибудь у мешочников…

– Да вы не беспокойтесь, товарищ! – солдат легко вскочил с места. – Я ж вижу, что вы ранетый. Так и сидите. Я сам сбегаю.

– Премного вам обязан, но…

– Человек человеку помогать должён, вот что. Вы хоть и не наших будете, и не всё верно трактуете, а я ж вижу, что вы человек настоящий, хороший человек. И жена ваша – женщина замечательная. Вы мне оба оченно симпатичны, прямо вам скажу. Так что сидите, а я сейчас!

Кузьма ушёл, и Надя заметила, склонив голову на мускулистое плечо жениха:

– Какой славный, не правда ли?

– Да, славный…

– Я и не думала, что большевики такими бывают.

– Всякие бывают… А, впрочем, какой он большевик? Просто искренний, честный мечтатель. Наивный, как малое дитя. Ведь чистый же ребёнок, ей-богу! Всерьёз верит в возможность рая на земле! Во весь этот бред! Даже жаль его…

– Почему жаль?

– Потому что рано или поздно этот очарованный большевик разочаруется. А разочаровываться в том, во что свято веруешь, очень больно. Таких, как он, не так уж мало. Искренние русские люди, желающие всеобщего блага. Это нам очень свойственно. Нам непременно нужно всеобщее благо. Всемирное. Обострённое чувство справедливости. Но за этими наивными детьми отнюдь не дети стоят. И вот тем, кто за ними стоит, в конце концов, станут не нужны такие честные и искренние солдаты революции, и жернова их кровавой мельницы перемелют и их…

– Но, может быть, всё не так страшно? – предположила Надя. – Может, всё ещё будет хорошо?

– Всё непременно будет хорошо, потому что искупление всегда идёт ко благу. Бог долго ждёт да больно бьёт. Но удары эти полезны, они очищают… Многие говорят, что мы теперь в аду живём. Нет, это ещё не ад. Это пока лишь мытарства. А через мытарства, если выдюжим, так и в рай дорога ляжет. Только не в тот, который надеется построить наш товарищ Кузьма.

– Всё это так сложно… Не хочу об этом думать, – поморщилась Надя.

– А о чём ты хочешь думать?

– О тебе. О нашей свадьбе. О наших детях… Так хочется просто любить и быть счастливой!

Алёша обнял невесту, ласково поцеловал её в лоб. Вернулся Кузьма с кипятком, махоркой и салом. Вновь тронулся поезд. Медленно угас день и сменился ночным мраком. Надя дремала на широкой груди Алёши, счастливая от его близости, от солнечного чувства любви, цветущего и благоухающего в ней. Ей снилось, будто бы она приводит жениха в родной дом и знакомит со своей семьёй, и будто бы дома всё, как прежде, мирно и радостно, и нет ни войны, ни революций, ни большевиков, и вся семья собирается за обедом, как было заведено, и отец, молодой и ещё не искалеченный в бою, поднимает бокал за здоровье молодых… И очарованная сном душа верила, что поезд, несущийся по погрузившимся во мрак русским просторам, непременно вывезет их к светлому утру, к счастью…

25-26 апреля 1918-го года. Тобольск

Великий Пост близился к концу. Всего десять дней осталось до Пасхи. Удастся ли хотя бы в этот великий Праздник побывать в церкви? На Рождество священник имел неосторожность провозгласить за молебном многолетие Императору, и это вызвало бурю негодования в солдатской среде. Священника едва не убили, а Семье запретили посещать церковь. Лишили даже этой единственной радости, постановив молиться лишь дома и под наблюдением… Потом смягчились, позволили посещать службы на двунадесятые праздники, но можно ли ручаться, что не переменятся вновь?

Больше года минуло с того рокового дня, в который подписал Государь отречение, и всё сильнее становилось чувство, что что-то недолжное и непоправимое совершил он тогда, что никак нельзя, не следовало уступать давлению, что не имел он, Самодержец, права покинуть пост, на который самим Богом был поставлен, в такой момент. Уверяли, что такова воля народа. Но – так ли? Ведь не народ ли молился вместе с Государем и пел национальный гимн, преклонив колени, на Дворцовой площади в день объявления войны? И не народ ли был на фронте, в лазаретах, в которых так часто бывал Николай? Вспомнился тяжелораненый рядовой Кузнецов, его протяжный голос: «Теперь легче стало. Ни отца, ни мать позвать не мог. Имя твоё, Государь, забыл. А теперь легче, сподобился увидеть Государя. Главное, ты не робей; мы его побьём. Народ весь с тобою! Побьём его!» Как утешительны сердцу были эти простые, искренние слова! И разве не народ это был? Разве этот народ требовал отречения от своего Царя?..

Уверяли, будто бы жертва эта необходима для России, что лишь она может спасти Россию. Что ж, Николай никогда не ставил своей власти выше России, он готов был принести эту жертву, как и всякую иную, которая послужила бы ко благу родины и русского народа. Но к чему привела она? К краху России! Думские болтуны, так жаждавшие власти, так бессовестно и облыжно клеветавшие на него и Аликс, получив эту власть, в считанные месяцы довели государства до распада, до неслыханного позора! Два месяца спустя Рузский подал в отставку! Он просил (просил, а не приказывал!) перейти в наступление, а солдатские комитеты не разрешили… Николай вверил судьбу страны Временному правительству, он призывал войска быть верными этому правительству в своём прощальном обращении к армии во имя победы над врагом: «В продолжении двух с половиной лет вы несли ежечасно тяжёлую боевую службу, много пролито крови, много сделано усилий, и уже близок час, когда Россия, связанная со своими доблестными союзниками, одним общим стремлением к победе сломит последнее усилие противника. Эта небывалая война должна быть доведена до победы. Кто думает теперь о мире, кто желает его – тот изменник Отечеству, его предатель. Знаю, что каждый честный воин так мыслит. Исполняйте же ваш долг, защищайте доблестную нашу Родину, повинуйтесь Временному Правительству, слушайтесь ваших начальников. Помните, что всякое ослабление порядка службы только на руку врагу. Твёрдо верю, что не угасла в наших сердцах беспредельная любовь к нашей великой Родине. Да благословит вас Господь Бог и да ведёт вас к победе Святой Великомученик и Победоносец Георгий».

Они требовали отречения ради победы, а привели страну к Брестскому миру. Мир этот калёным железом жёг сердце Государя, мир этот стал самым большим ударом для него за весь этот несчастный год. Какой позор для России! Равносильный самоубийству! А Вильгельм и его правительство? Как могли они опуститься до того, чтобы пожимать руку негодяям, предавшим свою страну? Думают ли, что принесёт им это благополучие? Нет, это отыграется и им, и их приведёт к гибели… И какова наглость: в газетах писали об условии, по которому немцы потребовали передать им Семью целой и невредимой! Какое оскорбление! И как верно сказала Аликс, узнав об этом: «Я предпочитаю скорее умереть в России, чем быть спасённою ими!»

Умереть в России… Ах, если бы позволили жить просто, своим трудом, хоть и обычными крестьянами – как было бы это хорошо. Роскошь всегда была чужда Николаю, чужда она была и Аликс, в скромности, простоте и трудолюбии воспитаны дети… Но разве позволят? Всё жёстче становятся условия содержания, всё беспросветнее положение России. Они довели Россию до небывалого упадка. Но не он ли своим отречением открыл им путь? Пускай невольно, но облегчил им его? Нет, не может Государь русский снять с себя ответственности за то, что случилось с его страной. Не может не чувствовать тяжёлым камнем на душе собственной вины за её несчастье. Что ж, может быть, он и заслужил своего нынешнего положения, но дети? За что терпят они?..