Честь – никому! Том 1. Багровый снег - Елена Семенова

Императрица ничего не ответила. Ещё некоторое время она бродила по комнате, а затем спросила Жильяра:

– А что думаете вы? Ведь этого отъезда не может быть? Ведь не может?

– Я тоже надеюсь на это, Ваше величество, но, полагаю, что Татьяна Николаевна права, и нужно принять решение.

Государыня опустила голову, глубоко вздохнула и сказала твёрдо:

– Ну, это решено… Мой долг – ехать с ним. Я не могу его пустить одного. А вы будете смотреть за Алексеем здесь… Да, так лучше… – с этими словами она вышла и направилась в гостиную. Государь только что вернулся с прогулки, и, подойдя к нему, Императрица повторила своё решение: – Я поеду с тобой. Я не пущу тебя одного. Мария будет сопровождать нас.

– Воля твоя, – отозвался он.

Это был один из самых сильных приступов болезни за всю недолгую и многострадальную жизнь Алексея. Вымоленный родителями, он с рождения оказался обречён на муку, и не помнил мальчик такого времени, когда был бы здоров. К четырнадцати годам он уже не раз стоял на пороге смерти, не раз видел её совсем близко, познал столько страданий, сколько многие люди не испытывали за долгие десятилетия. От того с самого детства владело его сердцем одно желание – сделать так, чтобы люди не страдали, и часто срывалось с уст его восклицание-обет: «Когда я буду Царём, не будет бедных и несчастных. Я хочу, чтобы все были счастливы!»

Всё же, несмотря на все муки, Алексей очень хотел жить и любил эту столь неласковую к себе жизнь. Лишь только очередной приступ отпускал его, и обычная весёлость и резвость возвращались к нему. Но до чего же обидно было отказываться от тех обычных радостей, которым предавались другие дети! Как хотелось ему играть, забыв о своей страшной болезни, бегать, шалить и резвиться! Но нельзя было забыть. За забывчивость болезнь мстила неделями, месяцами боли и неподвижности. Как часто люди жалуются на всевозможные неприятности, имея такое богатство, как свободу идти, куда угодно, делать всё, что угодно, имея здоровье! Алексей не жаловался. С завистью смотрел он на беззаботно веселящихся детей своего дядьки – матроса Деревенько. Этот дядька всегда был подле него, всегда носил его на своих могучих руках. Кто бы мог представить, что он так переменится в дни переворота! Так и хлынула злоба из этого человека, оказавшегося большевиком и вором. В те горькие дни Цесаревич впервые узнал, что такое предательство…

Об отречении отца Алексею, едва начавшему поправляться, осторожно сообщил учитель Жильяр:

– Вы знаете, Алексей Николаевич, ваш отец не хочет быть более Императором.

– Как? Почему?

– Потому что он очень устал, и последнее время у него было много различных затруднений.

– Ах, да! Мама мне говорила, что его поезд был задержан, когда он хотел ехать сюда. Но потом папа опять будет Императором?

– К сожалению, нет… Ваш отец отказался от престола в пользу вашего дядя, но и он отказался от него…

– Но кто же тогда будет Императором?

– Я не знаю, пока никто…

Этого Цесаревич понять не мог:

– Но, однако, если не будет более Императора, то кто же будет управлять Россией?

Сам Алексей никогда не задумывался всерьёз о том, как станет править своей страной, как станет Царём. Он не ощущал своего высокого положения, был прост с людьми и не любил, когда с ним обращались с подобострастием, угодливо. Однажды крестьянская депутация по наущению Деревенько встала перед Цесаревичем на колени. Алексей был крайне смущён этим. Видеть стоящих перед ним коленопреклонённых людей было для него почти пыткой. По счастью, неумеренное усердие матроса пресёк учитель Жильяр, что привело мальчика в восторг.

Тому, что он не станет Царём, Алексей не огорчился. Но его глубоко ранило унижение, причиняемое отцу. Ему больно было видеть, как отец вынужден подчиняться чужим приказам, как вызывающе ведут по отношению к нему многие солдаты и офицеры. В Царском они следовали за ним по пятам во время прогулок, демонстрировали пренебрежение, держались распущенно в присутствии матери и сестёр. Не остановились они и перед тем, чтобы нанести обиду Цесаревичу, отобрав у него «оружие» – игрушечное ружьё, подаренное отцом, который, в свою очередь, получил его от деда. Мальчик очень дорожил этим подарком, а потому, когда солдаты уносили его, не обращая внимания на объяснения Жильяра, что это всего лишь игрушка, не удержался и заплакал. Правда, полковник Кобылинский, узнав об этой бессовестной выходке, по частям принёс ружьё обратно, и с той поры мальчик старательно оберегал его от сторонних глаз.

В Тобольске в карауле было немало хороших солдат. Общительный и дружелюбный, Цесаревич вызвал их расположение, они уважительно величали его Наследником и старались чем-нибудь развлечь, доставить ему удовольствие. Простоту в общении Алексей унаследовал от отца, столь же легко находившего общий язык с солдатами и проводившего с ними немало времени. Тою же простотой наделены были и сёстры, любившие сердечно разговаривать с караульными, расспрашивать их о семьях, деревнях, боях, в которых они участвовали. Особенно любил Алексей слушать о боях. Отец любил армию, и любил её и Цесаревич. Когда стало известно об отречении, мальчик с горечью подумал, что больше никогда не поедет с отцом в Ставку, где было ему так хорошо, где чувствовал он себя почти взрослым, настоящим воином. С гордостью носил Алексей свою форму, и тем обиднее было, когда в январе солдатский комитет потребовал отмены солдатских и офицерских погон. Отец, поборов негодование, облачился в кавказскую черкеску, Цесаревич же спрятал свои погоны под башлыком.

Тех добрых солдат, с которыми успели почти сродниться, заменили другими, и эти другие отнеслись совсем иначе к своим обязанностям. Помощник комиссара Никольский кричал на Алексея и поднял целую историю из-за того, что мальчик выглянул через забор. Когда уходили старые солдаты, отец с матерью, чтобы проводить их поднялись на ледяную гору, сделанную недавно и бывшую единственным развлечением для детей. Узнав об этом, гору сломали…

И всё же жизнь была неплоха. Можно было гулять в саду, играть. Отец преподавал Алексею историю. Но всю эту размеренную жизнь прервала болезнь. Одно чрезмерное усилие, и страшная боль поразила тело, и отнялись ноги, и горячечный бред стал то и дело затуманивать ясный ум. Мальчик звал мать, и она пришла, спокойная, твёрдая, ласковая. Она всегда была рядом с ним, когда ему было плохо, сидела неотлучно у его постели или лежала на кушетке, поставленной рядом. Она самоотверженно выхаживала его, не смыкая очей, а после от усталости и душевных страданий заболевала сама. Она до срока состарилась от этого, стала часто хворать, но, приходя к его одру, находила в себе силы излучать спокойствие и уверенность. И теперь всё было так же. Голос матери звучал негромко, устало, ровно, но какую горькую весть говорил этот родной голос!

Отца увозят… Мать едет вместе с ним… Куда, душка-мамашка, куда?.. Комиссар Яковлев обещал полную безопасность… Комиссар? Тот самый, что приходит два дня к его постели, смотрит внимательно, точно испытывая, в самом ли деле он болен? Мать надеется на чудо, что ехать не придётся, но если всё-таки… Они будут писать… Остаются трое сестёр и верные слуги… Разлука не продлится долго, она уверена. Мальчик заплакал горько и безутешно, не в силах сдержать слёз…