Честь – никому! Том 1. Багровый снег - Елена Семенова

– А надо – думать, – наставительно произнёс солдат. – Ныне новый мир рождается, вот что. Старый по швам трещит, в муках корчится, чтобы новый народился.

– И вы уверены, что новый будет справедливее?

– Естественно! А как же иначе может быть? Мы ведь что хотим: чтобы всё по справедливости. Чтобы не было такого, когда одни с голоду пухнут, от цинги мрут, а другие трюфелями да заморскими винами угощаются, с золотых блюд едят! Чтобы все равны были во всём, понимаете? Чтобы каждому по труду! А то ведь у нас рабочий конь на соломе, а пустопляс на овсе! Равенство – великая вещь! Ежели все равны будут, так и воевать не за что будет, враждовать не за что! Ведь всякая вражда от неравенства возникает! Сытый с голодным не помирится! А мы всякое неравенство уничтожим!

– Так ведь люди от природы неравны, – заметил Алёша. – Одни рождены сильными, а другие хилыми, одни умны и даже гениальны, а другие глупы, одни деятельны и ловки, а другие мечтательны и неуклюжи… Как же всех под одну гребёнку? Древний философ Аристотель считал, что справедливость как раз в том и состоит, чтобы к равным относиться равно, а к неравным неравно.

– Вижу я, вы человек умный, книжки, небось, читаете. А мне, вот, книжек почитать не удалось, потому что какие тут книжки, когда от голода брюхо подвело? У нас все будут умные, образованные и сильные, потому что у нас для всех будет образование, все книжки смогут читать, всех будут лечить бесплатно, а не то, что бедный человек сдыхай, как собака, в богадельне, а вокруг богатея лучшие доктора вьются! Все, все смогут достичь любых высот! И все будут сыты и счастливы!

– Помилуйте, но не могут же все быть Пушкиными и Менделеевыми? Ведь способности различны…

– Способности развивать надо! Вырастим мы и Пушкиных, и Менделеевых. И не будет больше бедных, не будут больше люди слезами и кровью умываться… Не будут больше в цепи заковывать людей и на каторге гноить!

– А что же вы будете с преступниками делать?

– Эх вы! – снисходительно улыбнулся Кузьма. – Образованный человек, а в толк не возьмёте! От чего все преступления выходят? От того, что неравенство! А коль не будет его, так и преступать не из-за чего! Ну, разве уж сумасшедший какой иль враг! Так его мы ликвидируем и баста! Всё же просто!

– Ликвидировать вы уж начали, по-моему, – заметил Алёша. – Справедливость, говорите? А справедливо, что безоружных людей ни за что, ни про что по улицам ловили и расстреливали?

Надя осторожно толкнула жениха локтём, предупреждая, чтобы он был осторожнее в своих словах. Но солдат ничуть не рассердился. Лицо его немного омрачилось, и он ответил:

– То, что офицеров без суда и следствия стреляли, это, правда ваша, не дело. По мне так те, кто это допустил, должны перед революционным судом ответить. Мы ведь не звери и понимание имеем. Это перегибы, так. Но ведь сейчас великая борьба идёт! Всемирная! Жестокая! Невозможно, чтобы перегибов не было. Натерпелся народ от бар, а нынче, вон, пар выпускает, мстит. Не разбирая правых и виноватых. Да и за войну озлились, что ж взять с них? Сами же довели нас до этого! Офицеров, конечно, зря побили. Я лично против офицеров зла не имею. Генералов не люблю. Корниловых да Калединых. Они рабочего класса и советской власти кровные враги. А офицеры – что ж… Тоже люди. И неплохие есть. И в окопах с нами сидели, и в атаку вели, и гибли… Честно служили, что уж… За чужую вину они нынче пострадали, вот что. Но ведь и мы за что страдали? Тоже ведь никакой вины за нами не было! Вот, и отыгрывается… Эх, товарищ, потерпеть треба, вот что! Без мук ничего не рождается. Сейчас время лихое, но зато потом, как власть наша советская на ноги встанет, заживём мы настоящей жизнью! По правде заживём!

– Скажите, а за что крест у вас? – спросила Надя, боясь, что Алёша скажет какую-нибудь резкость.

– Крест-то? Да ерунда, барышня! – Кузьма махнул рукой. – Трёх немцев в плен взял.

– Ничего себе ерунда! Ведь это же подвиг!

– Да какой там! Как дело-то было? – оживился солдат. – Полк наш у одной деревеньки стоял. А у меня в той деревеньке зазноба завелась. Пошёл я к ней как-то в ночь, а туман был страшенный, так я того, с пути сбился, заплутал, значит. А поутру немцы на нас попёрли и оттеснили нас, а я, значит, у них в тылу остался. Ну, думаю, не сносить головы. Не то немцы в плен возьмут, не то свои холку намылят, дезертиром сочтут. Стал я к своим пробираться и, надо ж было статься – аккурат на немчуру наскочил. У ихнего офицера автомобиль в грязи увяз. Дождь ведь был, дорога – что наше болото сделалась. Ну, стоит он родимый, ругается по– своему, курит, подчинённые его елозят, пытаются, значит, вытолкать транспорт. Ну, думаю, была не была! Винтовку с плеча снял, как заорал на них матом! Вы бы видели, как они всполошились! Как их, горемычных, перекосило! Доставил я этих субчиков к нам в лагерь, так меня братва качать стала. Они думали, что убило меня, или в плен взяли, а я живой-здоровый и с этаким трофеем! Полковник наш даже расцеловал меня. Молодец, говорит, братец! Отпуск дать посулил… Да так и не дал.

– А что вы чувствовали, когда немцев в плен брали? Когда в лагерь их вели? Когда полковник вас благодарил?

– Когда брал, барышня, ничего не чувствовал. Это, знаете, как в атаку идти… Будешь жив, аль нет, не знаешь, а ни страха, ничего нет. Идёшь, воюешь… Чего там! Когда уже вёл их, так весело было, смешно на них, как они облажались. Да ещё радовался, что от начальства теперь по ушам не схлопочу. А полковник… Ну, приятно было, когда он меня благодарил. Кому ж доброе слова не приятно? Но мне, барышня, приятнее было, когда мне беленькой плеснули за подвиг да отпуск пообещали. Да ещё жаль было, что зазноба моя меня не видит, и что так я до неё той ночью и не добрёл. А это, – Кузьма щёлкнул по кресту, – побрякушка… Я однажды чуть не отдал её.

– Как так? Кому?

– Да приехал в нашу часть деятель один. То ли депутат, то ли так… Чёрт их разберёт. Князь какой-то. Долгорукий, кажись, али Долгоруков. Врать не буду, не помню. От Временного, значит, приехал агитировать нас за войну до победного конца. Их бы на эту самую войну, в окопы. Оченно это удобно за победу из роскошных гостиных распинаться! Вот, опять неравенство выходит! Капиталистам эта война нужна была, а народу с неё беда только. Они её развязали, сами в своих гостиных и дворцах остались пить да есть в три горла, а нас, как скотину серую в окопы на смерть погнали. Справедливо это, по-вашему?

– Вы про крест рассказывали…

– Ах да… Стал этот самый князь нас, значит, агитировать. Хорошо говорил, с чувством. Даже меня пробрало. Рассказал, какие трудности финансовые у правительства, что нет возможности удовлетворить наши нужды. Так наши до того прониклись, что, представляете, принесли ему несколько фуражек, полных Георгиев и серебряных рублей для пополнения казны! Меня тоже поблазило, но потом думаю: что же это я этим капиталистам буду деньги на продолжение войны давать? На побрякушку-то мне – тьфу! Но – принцип! И братве сказал: «Дурни вы, дурни. Кому и на что деньги даёте?» Сказал, а самого всё равно гордость взяла за наш народ! Кто бы из этих капиталистов смог так? От души? Порывом? Кровью заработанные награды? Да никто! Нет, великий народ у нас! И великого будущего заслуживает! И оно будет у него! Дайте срок! Вы уж не горюйте шибко, барышня, что сейчас всё так нескладно, горчит всё. Зато наши дети совсем в другом мире жить будут! По справедливости! Как братья! Наши дети будут так счастливы, как ни мы не были, ни наши предки! За всех за нас счастливы будут! Вот, за что мы боремся! – глаза Кузьмы заблестели, и лицо озарилось священной верой в собственные слова.