Свет грядущих дней - Джуди Баталион

узнала, что, хоть они и зарегистрировались в качестве поляков-христиан, в них заподозрили маскирующихся евреев и денег не дали – только справку, которую следовало предъявлять во время проверок. Реня объясняла потом, что «Джойнт» заплатил польскому консульству за то, чтобы тамошние чиновники смотрели на беженцев сквозь пальцы[839].

Реня больше не возвращалась в консульство, полагая, что уедет со дня на день. Но прошел месяц, а она все еще была в Будапеште, по-прежнему ожидая палестинскую визу.

В этот месяц Реня, еще худая, но понемногу набиравшаяся сил, начала писать воспоминания[840]. Она считала, что обязана поведать миру о том, что случилось с ее народом, ее семьей, ее товарищами. Но как это сделать? Где найти слова? Она писала по-польски, вместо имен ставила только инициалы, видимо, безопасности ради, пыталась разобраться для себя самой в том, что случилось, как пять лет превратились в целую жизнь, кем была она сама, кем могла стать, кем сможет стать.

На фотографии, где она снята в Венгрии вместе с товарищами[841], ее тонкое, как стебелек, запястье украшают новенькие часы. Обновленное время.

Никто из ее товарищей не бывал на своей духовной родине – разве что в воображении. Тем не менее они знали, что там все будет тепло и знакомо. «Нас встретят с распростертыми объятиями, – верила Реня, – как мать встречает своих детей». Они мечтали об этой земле, где найдут лекарство от всех своих страданий, – эта надежда поддерживала в них жизнь. Там они наконец освободятся от постоянной угрозы.

И все же Реня волновалась. «Поймут ли наши друзья в Израиле, через что нам пришлось пройти? – прозорливо задавалась она вопросом. – Сможем ли мы жить нормальной, обыденной жизнью, такой же, какой живут они?»

* * *

И вот, после затянувшегося ожидания, Реня наконец на вокзале. Хайка тоже. Перрон забит людьми, познакомившимися только за несколько дней до того, но уже представлявшими собой товарищество, связанное неразрывной близостью. Реня была на пути к цели.

Все ей завидовали, она это знала, но, несмотря на близкое воплощение своей заветной мечты, не чувствовала себя счастливой. «Память о миллионах убитых, о товарищах, посвятивших свои жизни Эрец-Исраэлю, но павших прежде, чем смогли достичь своей цели, не отпускала». Из ниоткуда вставали и проносились в воображении образы людей, заталкиваемых в вагоны, дрожь пронизывала ее тело. Ее семья, ее сестра – думать о них было почти невыносимо.

Реня наблюдала, как по соседнему пути двигается немецкий военный эшелон. Наверное, им известно, что мы – евреи, подумала она. Они смотрели на нее, на всех евреев злыми взглядами. Некоторые ухмылялись. Если бы могли, они бы перебрались в их поезд и избили ее. Но и я, подумала Реня, если бы могла, избила бы их. У нее было острое желание спровоцировать их, показать, что ей удалось-таки сбежать от гестапо и теперь она едет в Палестину. Она смогла!

Печаль и радость. Теплые объятия и горькие расставания. Помните нас, остающиеся, говорили эти объятия. Делайте все, что можете, где бы вы ни оказались в конечном итоге, чтобы помочь тем, кто еще жив.

Поезд медленно двинулся. Люди на перроне побежали рядом, не желая отпускать своих любимых. Реня тоже никак не могла отпустить их – не из рук, из своих чувств. Она так хотела радоваться, восхищаться ярким солнцем, роскошным пейзажем, но на душе было тяжело, безутешно, потому что она неотступно думала о Саре, Ализе, сиротах, оставшихся в Польше, о своем брате Янкеле, обо всех детях.

Реня ехала в группе из десяти человек. Фотографии у большинства из них в паспортах были настоящие, а именами некоторые пользовались ложными. По иммиграционным палестинским документам Реня была «также известна как Ирена Глик, а иногда Ирен Ньюман». Среди документов имелось подписанное заявление, что ее брак с Ицхаком Фишманом, также известным как Вилмос Ньюман, фиктивен – предположительно они обручились, чтобы облегчить эмиграцию. (Ицхак, который на сделанной в Будапеште фотографии группы «Свобода» стоит рядом с Реней в элегантном пиджаке с широкими лацканами, на самом деле был женат на Хане Гелбард, связной «Свободы» в Варшаве.) Каждая фиктивная супружеская пара везла с собой либо сирот, либо детей тех родителей, которые не могли выехать. Дети были в восторге, с волнением предвкушали новое приключение.

Реня доехала до границы следующим вечером. Настанет ли когда-нибудь конец этим проверкам? Осмотр багажа прошел без осложнений. В Румынии они узнали, что сотрудников палестинского консульства арестовали, однако – хоть и не без нервозности – сумели благополучно пересечь болгарскую границу. Здесь железнодорожный путь оказался перекрыт огромным валуном. Пришлось пройти полмили пешком, чтобы пересесть в другой состав. Болгары – и военные, и дорожные рабочие, и гражданские лица – охотно помогали евреям. Их доброе отношение Реня вспоминала все время, пока поезд змеился по отрезку пути до турецкой границы.

Вот-вот им предстояло покинуть Европу.

Только теперь, осознав наконец, что будущее, в котором она сможет смотреть на людей и не бояться их ответных взглядов, скоро действительно наступит, Реня испытала первые проблески радости.

Бенито ждал их на вокзале в Стамбуле с еще одним товарищем, которого Реня обозначила одним инициалом «В». Все были в приподнятом настроении. Остановились в гостинице. В. забросал их вопросами о своих знакомых. Он с радостью опекал Маниша, прибывшего с первой группой, и вообще был постоянно занят, стараясь связаться с немногими оставшимися евреями по всей Европе. Слушая рассказы вновь прибывших об их потерях, он «плакал, как ребенок». В. отчаянно хотел вырвать из Польши Цивью, но та отказывалась уезжать. Ей так много еще надо было там сделать, писала она в письмах. Она должна остаться.

Евреи свободно ходили по стамбульским улицам. Никто за ними не увязывался, никто не показывал на них пальцем. Реня провела в Стамбуле неделю, не переставая удивляться тому казавшемуся странным факту, что никто ее не подозревает и не преследует. А потом – на пароходе через пролив Босфор, на поезде через Сирию с остановкой в Алеппо – до столицы Ливана Бейрута.

Шестого марта 1944 года[842] Реня Кукелка, девятнадцатилетняя стенографистка из Енджеюва, прибыла в Хайфу – Палестину.

Часть 4

Эмоциональное наследие

Интервьюер. Как вы?

Реня (после паузы). Как обычно, прекрасно[843].

Яд Вашем. Свидетельские показания, 2002 г.

Мы освободились от страха смерти, но не от страха жизни[844].

Хадасса Розенсафт, дантистка, узница Освенцима,которая крала еду, одежду и медикаменты для больных заключенных

Глава 30

Страх жизни

Те, кто выжили, всегда будут – как лист, приклеенный к дереву, всем чужой лист, потерявший свое родное дерево, которое умерло… И будет он летать, гонимый ветром, и не найдет себе места, не найдет ни тех листьев, с которыми вместе рос,