Трусаки и субботники - Владимир Орлов

Люди, посылавшие Ермака за Урал, естественно, не предполагали, к чему приведет их предприятие, а привело оно к выходу России к Великому и неизвестному Океану, в частности. Как не предполагал Колумб, плывший в Индию, что он откроет некий Новый Свет. Отправляли Ермака с казаками, дабы утихомирить остяков, угрожавших пермским городкам Строгановых, и поставить крепость на реке Тобол. Что и было произведено. А уж по его следам и двинулась Русь на восток и на север.

У Марьина была мечта: пройти как-нибудь дорогой приобретателей Сибири, то есть из Усолья и Орла-городка в Тобольск уральскими реками – Чусовой, Тагилом, Турой (с заглядом в Верхотурье), Тавдой и Тоболом, и теперь он просил меня разуз нать о возможностях экспедиции. Но это на будущее. Сейчас же мне надо было выяснить, что осталось от старины в Усолье, Чердыни и Соликамске, и в случае бед стучать по рельсу.

А тогда, сидя над очерком Костомарова о Ермаке, я на ткнулся на слова, мною когда-то читанные, но подзабытые, в те же дни показавшиеся мне важными. Костомаров напоминал, что мирские люди на Руси по отношению к государству делились на служилых и неслужилых. Неслужилые обязаны были платить налоги и «тянуть» повинности и потому назывались «тяглыми» людьми. В семьях тяглых одни хозяева несли ответственность к миру. И были в семьях лица – до поры до времени – нетяглые или гулящие люди. И тут особенно привлекательной показалась мне такая фраза Н. И. Костомарова: «Эти нетяглые люди имели право переселяться, наниматься, поступать в холопы, закладываться, верстаться в служилые люди и вообще располагать собою как угодно».

А я-то кто, разволновался я. Кто я-то по отношению к государству? Выходило, что человек служилый. Но что толку от моего служения? И нуждается ли в нем и в Василии Куделине мое государство? По представлениям ловца человеков Сергея Александровича, от меня требовались бы иные усердия. То есть, по Сергею Александровичу, только для таких служений я и был целесообразен. А не податься ли мне в гулящие люди? Не научиться ли мне располагать собой не как кому-то нужно, а как угодно мне?

Экий ты храбрец и бунтовщик, охладил я себя. То, что Кирилл Валентинович Каширин не возражал против моей командировки, еще не означало, что я мог располагать собой как угодно. Очень скоро мне было дадено ощутить это.

Буфетчица Тамара впервые позволила себе появиться в моей коморке.

– Зинаида ушла. Надолго ли? – спросила Тамара.

– Сказала – на час. А что? – насторожился я.

– А Нинуля?

– Нинуля у врачей. И Зинаида, видимо, по ее поводу двинула в поликлинику.

– Ну и ладно. Не хотелось бы, чтобы кто-то нам помешал. И вообще ни к чему, чтобы меня видели у тебя. Пододвинь-ка ты стул к двери и сядь к ней спиной, а ко мне личиком. Мне, Василек, надо сказать тебе кое о чем.

Тамара явилась ко мне в модном в ту пору джерсовом костюме (тесная приталенная кофта, короткая юбка в обтяжку), с краской на лице, светло-кремовый цвет костюма совершенно не вредил восприятию еще не выцветшего загара ее колен и шеи. Выглядела она нагловато-сердитой и будто бы воительницей, пришедшей к человеку, перед ней виноватому и не намеренному виниться. При этом она явно волновалась.

– Курить у тебя можно? – спросила она.

– Отчего же… – сказал я. – Дыми хоть сигарой.

– Вот что, Васенька, – заговорила она, успокоив себя несколькими затяжками. – Втравил ты меня черт-те во что!

Она замолчала, взглядывая на меня по-прежнему воительницей (или добытчицей?), и, видимо, ожидала от меня то ли оправданий, то ли вопросов (скажем: «А ты что, слушала мой разговор?» И пр.). Однако благоразумие уговорило меня промолчать. Ведь мне было неизвестно о степени ее осведомленности (или степени ее соучастия… впрочем, в чем?), неизвестно было пока и о цели ее появления, даже и вопросами своими я мог проговориться о чем-либо, невыгодном для себя.

Вытерпев мое молчание и докурив сигарету, Тамара продолжила:

– Ведь надо понимать, что если бы с тобой случилось плохое, то и мне бы не поздоровилось… Так ведь, Васенька?

И это обращение ко мне не вызвало ответа.

– Так, Васенька, так… – Тамара щелкнула зажигалкой. – И никак иначе, Васенька. Но ты, видимо, везучий… Однако сколько еще продлится твоя везучесть – тридцать лет или полторы недели, – нам с тобой неизвестно…

Я чуть было не спросил: «Почему именно полторы недели?» Но не спросил.

– А потому, Васенька, – сказала Тамара, и пепел из нервно дернувшихся пальцев посыпался на ее колено, – я вправе считать, что должок с тебя я получила не сполна. За тобой, и ты сам знаешь почему, еще по крайней мере два таких должка.

Я оказался совершенно неподготовленным к подобному сюжету разговора.

– Это не шантаж, – сказала Тамара. – Это справедливое развитие нашей с тобой реальности.

Я молчал, теперь уже не из-за благоразумия, а просто потому, что, обомлев, не мог выговорить какие-либо слова.

– Пойми, Васенька, это впрямь не шантаж. – Воительница и добытчица ослабевали в Тамаре, она будто оробела и стыдилась своего прихода. – Просто я тобой не насытилась!

Мне стало жалко Тамару.

– Пойми ты это, миленький, – в голосе Тамары была мольба, – два разочка всего… И более я о себе не напомню… Хоть расписку дам…

– Опять там… в буфете?! – вырвались наконец из меня слова.

– Да ты что! – чуть ли не испугалась моему испугу Тамара. – У меня же есть комната… У Сретенских ворот… Соседи у меня хорошие… И стены толстые…

Из меня должен был произойти (исторгнуться – по-торжественному) то ли вопль, то ли стон, то ли писк. И Тамара это поняла.

– Васенька, я никак не могу тебе этого объяснить, – говорила Тамара, – это не любовь, не любовь, это какая-то жадность к тебе, может, я больна, но это только к тебе… Я старая, я на двадцать лет старше тебя… что я говорю… Но мне кажется, что я тебе не противна… Ты любишь другую… Я знаю кого… Ты сам не готов признать, кого ты любишь… А я знаю… Но ее сейчас рядом нет. И ты не думаешь о ней… А я рядом… И ты меня пожалей…

Тамара привезла себя на стуле коленями в упор ко мне и стала теребить мои волосы.

– Хорошо, – сдался я. – За мной два должка. Но не более.

– Когда? – спросила Тамара. – Мне надо ехать в командировку, – жестко сказал я. – Чем быстрее, тем лучше.

– Завтра. Вот тебе мой адрес. – Тамара протянула мне бумажку, робко-трепетной просительницей она уже не была, добытчица-воительница возродилась в ней, а добыча вот-вот должна была оказаться в рысьих когтях, и Тамара произнесла приказом: – Первый-то должок, возвращение его мы с тобой произведем нежно, а уж при втором должке, то есть третьем, я тебя заставлю все делать так, как мне пожелается.

Обследование Нинули, то есть Нины Иосифовны Белугиной, затягивалось, ей грозил и стационар, и я никак не мог отправиться в Соли Камские.