Проклятие Индигирки - Игорь Ковлер

Перелыгин промолчал, глядя на изумрудно-синий лед, бегущий под машину. В кабине было чисто и тепло, даже уютно тем уютом, который умеют создать дальнобойщики. Неожиданно впереди по льду серой птицей мелькнула тень, а за ней над машиной пронеслась «Аннушка». Глобус убавил скорость и довольно заулыбался, следя за самолетом. «Аннушка» уверенно тронула лыжами заснеженную поверхность Реки, заскользила, вспучивая за собой клубы искрящегося на солнце снега, лихо развернулась, проехала чуть навстречу и остановилась. Дверь открылась, опустилась лестница, по ней сбежал человек в меховом летном комбинезоне и направился к машине.

– Теперь, парень, смотри, запоминай, да не болтай.

Глобус, кряхтя, вылез из кабины. Перелыгин спустился с другой стороны.

Летчик подходил к Глобусу, раскинув руки.

– Дядя Гриша! Крестничек! Не ожидал! – закричал он, обнимая Глобуса. – А я вижу, кто-то, не иначе, огненную воду тянет! Повезло выходит, а? – Он радостно похлопал Глобуса по плечу. – А это с тобой кто?

– Корреспондент, – важно проскрипел Глобус. – Писать про меня надумал. А чего про меня писать?

– Не скромничай, дядя Гриша! Не скромничай! – крикнул летчик. – Ты, земеля, ко мне заскакивай, – легонько толкнул он Перелыгина кулаком. – Громова спросишь, любой покажет. Я много чего про него расскажу. Хочешь, прямо сейчас полетим?

– Сейчас не полечу, – улыбнулся Перелыгин, – а заеду обязательно, спасибо.

– За что спасибо-то, – засмеялся Громов.

– За приглашение спасибо, – опять улыбнулся Перелыгин.

– А-а, – протянул Громов, – тогда жду. Спасибо, землячок, после скажешь!

О Громове ходили легенды. Когда-то он был летчиком-истребителем. Считался асом, успел поучаствовать в небольшой войне, а вернувшись, загулял и был выгнан из ВВС. Здесь тоже иногда срывался в штопор, не летал, но прощали за летный талант и отвагу. Он вывозил из таежных кутьев больных, раненых, беременных, умирающих, детей и взрослых, летал, когда лететь было нельзя, за что и получил прозвище Вездеход.

– Летаешь, значит, – тепло скрипнул Глобус.

– Как видишь, дядя Гриш, только мне уже пора.

– Сейчас, сейчас, – заспешил Глобус. Порылся в инструментах, взял кусачки и двинулся в конец рефрижератора. Открыв ключом висячий замок, перекусил проволоку с пломбой и подозвал Перелыгина.

– Не в службу, а в дружбу, – поскрипел Глобус. – Достань с краю ящичек.

Через минуту «Аннушка» взмыла вверх, заложила лихой разворот и, покачав крыльями, скрылась. Глобус посопел, навесил на дверь замок, замотал проволочку.

– Как же теперь? – спросил Перелыгин.

Глобус непонимающе посмотрел.

– А, это, – равнодушно кивнул он на замок. – Скажу – надо было.

– И все? – удивился Перелыгин.

– А что еще? – недовольно проскрипел Глобус. – Если я сказал, что взял ящик водки, никто проверять не будет. На «бой» спишут.

Он неловко и бесцельно потоптался, оглянулся в ту сторону, куда улетел Громов, вздохнул, покачал головой и полез в кабину. Когда тронулись, Перелыгин спросил, почему тот называет его крестником? Глобус долго хмуро смотрел на дорогу, недовольно сопел.

– Когда его из местной авиации первый раз турнули, шоферить подался, – заскрежетал он словами. – Было дело, провалился под лед. – И он опять замолчал.

– А дальше? – поторопил Перелыгин.

Глобус снисходительно усмехнулся.

– Дальше-то? – переспросил он. – А что дальше? Ничего. Вытащил его, и все, ничего дальше.

– Да что вы все – ничего и ничего. – Перелыгина злил этот мужик, колючий, как шаровидная рыба, утыканная иголками, привезенная когда-то Пашкиным с Кубы. – Может, расскажете: как вытащили, когда, где это произошло?

– Отвяжись, – мрачно проскрипел Глобус. – Пускай он рассказывает, а мне ни к чему. Отвяжись! – Он недовольно поерзал на сиденье, отстраняясь от Перелыгина, и надолго замолчал.

Глобус тогда заставил Егора серьезно задуматься о глубокой разнице между манерой поведения и человеческой сутью. Он вел жизнь одиночки. Грубоватая речь, необщительность оберегали его жизнь, куда он никого не пускал. Недоброжелательность отпугивала людей, и он ее не скрывал. Позже Громов рассказал, что, спасая его, Глобус рисковал жизнью, рассказал, как он вел караван машин с топливом в Заполярье по раскисшему льду Яны, как, оставляя затонувшие машины, прорывались к поселку, иначе до навигации топливо пришлось бы таскать самолетами. И дошли! На пятки им буквально наступала вода, обратно проехать уже стало невозможно – машины пришлось оставить в поселке.

Ходили разговоры об особой жадности Глобуса.

«Да ты что! – рассмеялся в ответ Громов. – У него дом в Крыму, новая «Волга» в гараже, упакован под завязку. Дензнаки для него – что-то вроде признания хорошей работы, для самоуважения. Сами по себе они его не интересуют. Он может с женой хоть завтра ехать в свой Крым, только что ему там делать? Проклятый он, понимаешь».

Перелыгин и сам чувствовал, что Глобус, по каким-то скрытым в нем причинам, не может сойти со своего круга, вырваться из жизни, бегущей вместе с дорогой, которая вела на очередной воображаемый круг по экватору вокруг земли, словно только в конце этих кругов крылись ответы на все вопросы. Тогда он ничего так и не написал – все чего-то не хватало, но зато потом…

– Можно сто раз исколесить зимники. Можно, – повторил Перелыгин, вспоминая Глобуса и наблюдая, как Старухин режет жирного муксуна мелкими кусочками. – Проторчать рейс в кабине – дело нехитрое. Но однажды, если ты все время поблизости и в готовности, а это было тоже под Новый год, везет мне на чудеса, – усмехнулся он, – ты поедешь с водилой по кличке Глобус и окажешься с ним на пустынной дороге, когда от мороза полопались топливные шланги. Пока меняли, машина заиндевела. Двое суток мы пытались ее завести, посадили аккумулятор. Жгли костры, метров через тридцать, и ходили между ними, чтобы не заснуть, но какая-то свинья радиограмму о нашем выезде на базу не дала, а идти назад или вперед до трассы одинаково – километров по сто двадцать.

На третьи сутки они с Глобусом развели под машиной костры, сунули в угли аккумулятор, и он дал, возможно, последнюю искру. Доехали до трассы и встали, проспав в кабине десять часов.

– Я помню эти очерки, – рассматривая куски рыбы на столе, сказал Старухин. – Это, старина, удача, но ты прав, надо десять раз ткнуться в одно место, чтобы она пришла, и испытать все на собственной шкуре.

Они не заметили, как вокруг стихли разговоры.

– Романтический бред! – заявил Леонид Фокин из отдела информации.

– Пойди погуляй ночку по морозцу – моргая из-за толстых стекол вечно воспаленными глазами, посоветовал Эдик Готовцев. – Нет, ребята, это мы романтику для статеек придумываем, ищем, как черную кошку за черным квадратом Малевича. Люди вкалывают, а мы при них – простые свидетели.